Я поднял голову – и увидел…

Как сеть бывает сплетена, так и люди были сплетены в сеть живыми, вывешены на высоте и оставлены там умирать, в мучениях, страхе и безысходности. И даже самые мужественные, вынужденно касаясь руками и ногами других несчастных, не могли противостоять чувству всепоглощающего страха, передающегося по телам, как электрический сигнал, постоянно усиливающийся при очередном витке. Это потом, через некоторое время, страх уступит место усталости и тупому равнодушию, а сейчас паутина из человеческих тел излучала в пространство ужас, ужас и только ужас…

Я вошел в замок…

Коридор был широкий. Стены выкрашены в красный цвет. Слева было установлено большое зеркало, опирающееся на низкий диванчик без спинки квадратной формы. Было непонятно его предназначение, пока я не увидел маленького несчастного мальчика, сидевшего со скрещенными ногами на этом диванчике и печально смотрящего на свое отражение. Он услышал мои шаги, повернул ко мне голову – и я увидел… Непропорционально большая круглая голова, такие же круглые и немного красноватые глаза. Нос я не запомнил, так как все внимание мое поглотил рот – безобразно широкий, приоткрытый, как будто в улыбке, но улыбкой это не было, собственно, как и гримасой – просто рот был от уха до уха открыт самой природой. Но самое неприятное ощущение вызывали зубы. Они были редкие, и как сабли острые – острые не по режущей способности, а по форме – словно угольники, они из нижнего ряда входили в пазы верхнего ряда при смыкании, или должны были входить, судя по взаимному расположению. Собственно, и по остроте скорее всего они были острее кинжалов. Маленький вампир, но не совсем обычный – уродец, понял я. Он смотрел, как я подхожу, и в глазах не отражалось никакого чувства. Я подошел, остановился, протянул руку и погладил его по голове.

— Ничего, ничего, все создания божьи страдают. Что уж тут поделаешь?

Он посмотрел мне в глаза, а потом медленно повернул голову к зеркалу. Он ничего не сказал, и мне было больше нечего ему сказать. Я пошел дальше, тряся и потирая правую руку: ее свело от холода, который пронизал при соприкосновении с головой ребенка. Мне стоило больших усилий проговорить до конца фразу, которую я уже начал говорить, еще только протягивая руку. И больше я ничего сказать не смог из-за боли холода в руке. Видимо, ребенок знал об этой особенности своего организма, и потому принял меня равным себе… Во всяком случае, так мне хотелось бы думать. Ведь по иронии судьбы я стал говорить о страдании и одновременно невыносимо страдал от леденящего холода в руке. И я не мог себе позволить под взглядом ребенка даже изменить выражение лица, в голос допустить иные нотки. Ирония судьбы… Как это было бы смешно, не будь так больно.

Кто же ловит людей, связывает их в сети, заставляя страдать от ужаса, и оставляет умирать на высоте от обезвоживания, подобно мухам в паучьей паутине? Вряд ли это ребенок-вампир. Скорее всего, здесь есть личности и покруче. Вот только я их еще пока не видел, и не был уверен, что так уж сильно хочу увидеть…