Это не был щелчок или хруст. Но тренированные сухожилия уже выстрелили тело в пространство. Приземление – кувырок, перекат — и снова прыжок. Так не стреляют в зайца. Он не охотник… Да и я не заяц. Резкий взмах руки, молнией мелькнул нож, короткий хрип – готов.

Нож торчал из довольно широкой груди мужика, серые глаза которого прямо на глазах заволакивались пеленой. Они не выражали ничего, кроме желания еще раз вдохнуть воздуха, но это столь простое действие было уже не под силу задохнувшимся от боли мышцам в области сердца. Именно сюда ударил нож, сделав невозможным ни дыхание, ни хоть какое движение умирающего, который знал, что умирает, но не успел испугаться, испытал быструю, недолго длящуюся, боль, и не успел ни вспомнить свою прошедшую жизнь, ни покаяться в злодействе. И убийцу своего он не проклинал – Артем видел и понимал это. А думал он в этот последний миг о маленьком глотке воздуха – ничего важнее для него не оставалось.

Парень рывком вынул нож, толкнул мужика, замершего в положении стоя на коленях, тот опрокинулся на левый бок, немного неловко: ноги не разогнулись – мешал ствол сосны, за которым он до этого прятался, руки продолжали держать винтовку. Оружие могло пригодиться, поэтому Артем в первую очередь вынул винтовку из рук своего несостоявшегося убийцы, пока еще труп не окоченел, и сделать это можно было без особого труда. Он постарался не испачкать оружия землей, а пока положил его на траву рядом с собой. Нож следовало отчистить от крови, но с этим можно было подождать: пока он просто воткнул его в землю до рукоятки. Нельзя было забывать, что убийца мог быть не один. Поэтому руки быстро делали свою работу, а слух напрягся до последней степени, пытаясь уловить любой подозрительный звук. Рассмотреть труп можно было и позже, а вот заплечная сумка ох как могла пригодиться. У Артема такой не было, собственно, как и самого необходимого в тайге снаряжения. Поэтому что бы ни оказалось в сумке убитого мужика – все могло сгодиться.

Артем загнул руку убитого назад, стаскивая заплечную сумку, затем другую. Не утерпел, размотал закрутку, раскрыл, быстро прощупал глазами и пальцами брезентовые непромокаемые мешочки с содержимым. Крупа, какая – это потом; соль – отлично; спички – здорово; похоже, коробка с патронами – не очень много – не за зверем шел; кусок сала скорее всего, а вот и хлеб. Рот наполнился слюной, но жить хотелось больше, и потому сдержался: за шумом жующих челюстей можно было не услышать другого подкрадывающегося охотника на людей. Этот-то допустил оплошность, стоившую ему жизни. Ведь он сидел в засаде, поэтому первый услышал Артема. И вот это преимущество он упустил, промахнувшись. А Артем своего шанса не упустил. Вряд ли ему еще раз так могло повезти.

Теплоход отваливал от причальной стенки. Я и моя жена стояли на второй палубе, опираясь на перила и глядя на буруны волн, все более отделяющие нас от пирса. Зрелище все более улучшалось. Крутой склон, весь ограненный бетоном и служащий пирсом, начал отдаляться, и вид набережной на глазах начал укрупняться. Здание бывшей военной казармы, недавно отреставрированное, двухэтажное, из красного кирпича, проявлялось во всей своей красе. Вдалеке справа начало проявляться здание речного порта и украшения Нижнего Новгорода – Чкаловской лестницы. Отправление из Нижнего Новгорода по Волге всегда было событием волнующим и прекрасным.

В этот момент правая нога у меня отнялась. С одной стороны, прекрасный вид… С другой – полная беспомощность. Никогда я не ощущал ничего подобного. Нога вообще не подчинялась моим требованиям. Я стоял на одной ноге, а перенести вес на другую я не мог. Она как бы отсутствовала. Странное чувство! Я инвалид, но я понимаю, что я инвалид. Непонятно, с чего, правда… Ничего не делал. Ничего не испытывал. И вот я безногий паралитик…

— У меня отказала нога, — сказал я.
Жена обеспокоилась и предложила присесть. Невдалеке, буквально в нескольких шагах, стояли пластиковые стулья, повторяя окружность заднего борта второй палубы. Я решил самостоятельно добраться до них, и, хоть было это нелегко, доскакал на одной ноге до белого стульчика, и сел на него. Теплоход все далее отходил от стенки пирса, а я начал переживать – стоит ли вообще отплывать из Нижнего, а не срочно ли мне отправиться в больницу. Паника мне не свойственна, но в этот раз я действительно не знал, что делать.

Я улыбался своей жене, как всегда, когда мне особенно плохо. Она смотрела на меня требовательно, как всегда, когда что-то пошло не так. Тут что-то меня торкнуло изнутри. Я вспомнил о практике излечения путем надавливания на болевые точки пальцами. Ну что ж, время идет. Можно и попробовать. Я начал надавливать на точки, идущие вдоль передней косточки справа и слева от колена до стопы, и обнаружил болевые места. Я надавливал на эти места до тех пор, пока боль не исчезла. Заняло это у меня примерно 15, или 20 минут. Когда боль исчезла во всех возможных местах, я решил попробовать встать. И встал! Сделал шаг, второй, и нога не отказала. Я пошел вдоль борта судна, и нога слушалась меня. На самом деле, лишь тот, кто однажды обезножел, сможет понять мои ощущения: я ходил!

В одном из походов на велосипедах, в Крыму, в моей группе новичков было 5 девушек, не занимавшихся ранее велотуризмом. Вернее, не было ни одного подготовленного путешественника из 9-ти, кроме меня. Поэтому нагрузка для меня, как руководителя, оказалась настолько большой, что именно после этого похода я перестал заниматься велотуризмом, хотя в течение 15 лет, начиная с 12-ти летнего возраста, довольно успешно преодолевал трудности спортивного туризма и не думал бросать его. Может быть, позднее я опишу все приключения этого путешествия, но сейчас расскажу об одном, связанном с ежом.

В Крыму для туристов условия не очень хорошие. Отсутствуют организованные стоянки, да что там стоянки – для туристов вообще ничего не организовано, как будто таковых не существует в природе. Чтобы поставить палатки и приготовить что-либо на костре, мы вынуждены были каждый раз изобретать что-то новое. В этот раз мы остановились на стройплощадке какого-то пансионата. Спускаться к морю ни у кого желания не возникло, так как быстро стемнело, мы находились на скале, и не факт, что в темноте мы бы не переломали ноги. В общем, мы побоялись. Земля в Крыму от Севастополя до Судака вдоль моря представляет собой скалу. Мягкого местечка для установки палаток не найдешь. Более того, и ровного места-то без перепадов длиной в тело человека тоже наищешься. Чаще всего спать приходилось в положении волны. Поэтому мы поставили палатки прямо вдоль дороги, правда, на огороженной забором территории стройки, отчего сюда машины не заезжали. Нашли место для костерка, сготовили простенький ужин, поболтали, и все разошлись спать.

Я несколько задержался, так как костер должен был догореть под присмотром во избежание пожара. Девушки затихли, вымотанные дневным переходом. Парни сразу отрубились. Да и я уже начал подумывать пойти спать, как тишину крымской ночи разорвал женский крик. Крик всех моих девчушек. Я различаю настоящий ужас в голосе, и сейчас я его узнал. Подпрыгнув на месте, я увидал, как девушки с визгом вылетели из палатки и бросились ко мне. Я бы хотел сказать, на грудь, однако грудь у меня была одна, а девчонок 5. Поэтому они бросились одновременно и на грудь, и на спину, и с боков облепили.

Они кричали наперебой: «Там, там, там….», и указывали на дорогу за палаткой.
«Ну что там?» — я ничего подозрительного не видел. Никого, кроме нас, не было. Абсолютная тишина и замечательная крымская кромешная темнота. Лишь догорающие угли костра давали немного света.
«Там мужик за мальчиком гнался!»
«Опаньки, и где же он гнался, если я сижу у дороги, мимо меня никто не проходил. Кстати, и в палатке вашей окон нет. Вы уже спали, так откуда вы взяли, что мужик был, да еще вдвоем с мальчиком, за которым он гнался?» Я старался говорить спокойно, убедительно, чтобы страх и паника уступили место рассудительности. И мне это удалось. Хоть далее последовало объяснение, но мое спокойствие уже оказало необходимое воздействие, и попытки залезть мне на голову прекратились.
«Да он знаешь, как топал своими сапожищами?»
«Не знаю… Если бы он топал, то обязательно бы протопал мимо меня, а никого не было. Собственно, как и звука шагов. Палатка входом расположена к костру. Я полностью контролирую ситуацию. Никого не было».
Девушки по моему приглашающему жесту присели вокруг костра. Ребята, разбуженные визгом, уже быстренько обежали всю территорию и подтвердили, что никого и ничего поблизости нет. Но нужно было убедительное объяснение, и я его на ходу придумал. Оно было глупенькое, не соответствовало правде, но необходимое терапевтическое действие оказало.
«Это была собака!» — сказал я уверенным тоном.
«Собака?» — недоверчиво переспросили меня.
«Ну да, собака. Она пробежала по дороге и скрылась».
«А разве собаки топают?» Вопрос был законный.
«Вы знаете, какие у собак когти?» — Девчонки задумались. – А теперь посмотрите, что за дорога. Это же не асфальт, а просто выровненная скала. Да еще стройка незаконченная. Тут любой звук разносится очень громко. Вот вы и навыдумывали мужика, да еще и ребенка. Давайте, признавайтесь, что человеческого языка вы не слышали, а слышали только звуки топота». – Я замер в беспокойстве, но девчонки не подвели. Они признались, что действительно, кроме топота, ничего не слышали. Остальное были лишь фантазии, порожденные страхом.

Мы подкинули дровишек, посидели еще немного вместе. Когда все окончательно успокоились, я отправил всех отдыхать, а сам посидел, размышляя о том, что же на самом деле услышали девушки. Но так и не догадался, пока мой брат в Крыму не объяснил, что именно подобным образом громко топают ежи. «Прямо не отличишь от шагов человека», — сказал он. – «Так они еще и хрипят, бывает, будто мужики. В темноте могут очень сильно напугать». Вот ведь оно как!

Молодой парень, по работе охраняющий дачу, рассказал, как, ночью, посмотрев на сон грядущий фильм ужасов, и, застелив постельку в будке, собрался спать. Лёг, и, закрыв глазки, почувствовав тяжесть во всём теле, тепло и приближающиеся грёзы, вдруг услышал посторонний звук… Звук был громкий, напоминал храп, или предсмертное хрипение, и вполне мог быть проявлением уже приближающегося сна. Поэтому, напрягшись, но ещё не испугавшись, Саня проснулся и прислушался в темноте сторожевой будки. Вокруг была темнота, окультуренная природа и очень далеко – ближайшие люди. Настолько далеко, что крик человека, взывающего о помощи, никто бы не услышал.

Из ближайшего угла захрипело… Никогда теснота будки так не смущала, как в этот раз. Помещение три на два метра, из которых большую часть занимал диван, а оставшаяся делилась между холодильником, столом с маленьким телевизором и узким проходом, наполнилось ужасом. Снова стихло… Саня уже сидел, поджав ноги и незряче уставившись в окно напротив. Выбежать казалось не самым лучшим выходом… Оно могло догнать и там… Территория большая…

Хрип повторился… Сомнений не осталось: он здесь – совсем рядом. Включил свет… Какое всё-таки благо – электрический свет! ЭТО внутри! Но за окном наступила чернота! Это страшно! Саня медленно начал осматривать помещение, стараясь не опускать ноги на пол. Никого… Хрип раздался снова – из левого угла. Он там уже смотрел… Сердце сползло вниз… Кишечник начало слабить… Решил, медленно передвигаясь на карачках по дивану, посмотреть ещё за несколько отогнувшейся нижней внутренней доской. Света не хватало… Включил фонарик… И увидел: в щели , неизвестно как туда забравшись, на спине, раскинув лапы, спал ёжик… И храпел, точно взрослый мужик…

Отпустило… Страх сменился немного истеричным смехом. Сфотографировал нарушителя спокойствия, но спать уже не хотелось. Утром уже не удивился, когда мимо ног прошествовала ежиха в сопровождении двух маленьких ежат к чашке с молоком, налитом для кота. Пофотографировал ежат, беззаботно пьющих молоко… В этот момент окончательно отпустило…

Я поднял голову – и увидел…

Как сеть бывает сплетена, так и люди были сплетены в сеть живыми, вывешены на высоте и оставлены там умирать, в мучениях, страхе и безысходности. И даже самые мужественные, вынужденно касаясь руками и ногами других несчастных, не могли противостоять чувству всепоглощающего страха, передающегося по телам, как электрический сигнал, постоянно усиливающийся при очередном витке. Это потом, через некоторое время, страх уступит место усталости и тупому равнодушию, а сейчас паутина из человеческих тел излучала в пространство ужас, ужас и только ужас…

Я вошел в замок…

Коридор был широкий. Стены выкрашены в красный цвет. Слева было установлено большое зеркало, опирающееся на низкий диванчик без спинки квадратной формы. Было непонятно его предназначение, пока я не увидел маленького несчастного мальчика, сидевшего со скрещенными ногами на этом диванчике и печально смотрящего на свое отражение. Он услышал мои шаги, повернул ко мне голову – и я увидел… Непропорционально большая круглая голова, такие же круглые и немного красноватые глаза. Нос я не запомнил, так как все внимание мое поглотил рот – безобразно широкий, приоткрытый, как будто в улыбке, но улыбкой это не было, собственно, как и гримасой – просто рот был от уха до уха открыт самой природой. Но самое неприятное ощущение вызывали зубы. Они были редкие, и как сабли острые – острые не по режущей способности, а по форме – словно угольники, они из нижнего ряда входили в пазы верхнего ряда при смыкании, или должны были входить, судя по взаимному расположению. Собственно, и по остроте скорее всего они были острее кинжалов. Маленький вампир, но не совсем обычный – уродец, понял я. Он смотрел, как я подхожу, и в глазах не отражалось никакого чувства. Я подошел, остановился, протянул руку и погладил его по голове.

— Ничего, ничего, все создания божьи страдают. Что уж тут поделаешь?

Он посмотрел мне в глаза, а потом медленно повернул голову к зеркалу. Он ничего не сказал, и мне было больше нечего ему сказать. Я пошел дальше, тряся и потирая правую руку: ее свело от холода, который пронизал при соприкосновении с головой ребенка. Мне стоило больших усилий проговорить до конца фразу, которую я уже начал говорить, еще только протягивая руку. И больше я ничего сказать не смог из-за боли холода в руке. Видимо, ребенок знал об этой особенности своего организма, и потому принял меня равным себе… Во всяком случае, так мне хотелось бы думать. Ведь по иронии судьбы я стал говорить о страдании и одновременно невыносимо страдал от леденящего холода в руке. И я не мог себе позволить под взглядом ребенка даже изменить выражение лица, в голос допустить иные нотки. Ирония судьбы… Как это было бы смешно, не будь так больно.

Кто же ловит людей, связывает их в сети, заставляя страдать от ужаса, и оставляет умирать на высоте от обезвоживания, подобно мухам в паучьей паутине? Вряд ли это ребенок-вампир. Скорее всего, здесь есть личности и покруче. Вот только я их еще пока не видел, и не был уверен, что так уж сильно хочу увидеть…

Их было двое – мужчина и женщина – руководители новой школы, набиравшие детей отовсюду, где было только возможно. Девочка боялась их. Она уже однажды сбежала, и те ее не нашли. Она просто обманула их, попросившись взять любимую игрушку в своей комнате, а сама со всех ног кинулась бежать из дома в лес. Вернулась она лишь поздно вечером, уже в темноте. Сначала долго прислушивалась, и лишь только убедившись в том, что родители дома одни, вошла в дом. Тогда она едва не закатила истерику, прося и требуя, чтобы ее не отдавали к этим страшным людям. Но то, что это люди страшные, почему-то видела она одна. Родители считали их приятными и умными.

Те так хорошо описывали перспективы, которые ожидают детей, которые получат столь хорошее образование, что родители просто переставали замечать их глаза, всегда широко распахнутые, и какие-то холодные. Возможно, они списывали эту особенность на счет физического недостатка. Ведь всем известно, что у некоторых людей бывают глаза на выкате, но эти люди на самом деле не плохие, у них просто есть такое заболевание. Но девочка-то видела, что неподвижность взгляда директоров новой школы не от болезни, а вызвана другой причиной, которую она не могла понять сама, а родители ее этого не замечали. Так что после долгих разговоров и уговоров она все-таки оказалась здесь, и вот сейчас стоит за приоткрытой дверью в кабинет директоров, и смотрит на них тайком, сквозь небольшую щель, оставленную незакрытой дверью.

Она видела, как двое родителей привели троих своих детей в эту школу и прошли в кабинет директоров. Они были веселы, и мальчики тоже. Родители хотели оставить детей в школе на целый курс, а те предвкушали, как будут играть без родительского контроля. Они переговаривались друг с другом, исподтишка толкались и все это время хихикали. Все трое были разного возраста, видимо, погодки, или как это там называют взрослые: приблизительно девять, восемь и семь лет. Лишь она одна знала, что это последние часы счастья, во всяком случае, для детей. Родители еще долго ничего не будут знать. Что-то было нужно делать.

Девочка вышла из-за двери, спина напряглась и выпрямилась, голова сама по себе непроизвольно задрала подбородок (она и потом неоднократно удивлялась этой особенности своей головы), немного деревянным шагом прошла вперед в кабинет. Мужчина-директор стоял, наклонившись над большим, заваленным бумагами, столом, а женщина-директор стояла к ней спиной. Они что-то перебирали на столе, пытаясь найти какие-то бумаги. Родители оказались один впереди слева, а мама впереди справа, дети немного ближе, но тоже справа.

— Двадцать школьников сбежали из школы! – слова сами вырвались из ее рта, причем довольно звонко. Это была ложь, и она это знала. Так же, как и они. Женщина-директор замерла и начала медленно поворачиваться всем телом, как большая змея, как будто уже зная, кого увидит перед собой. Мужчина-директор неторопливо распрямился, глядя ей прямо в глаза. А вот мама детей среагировала быстро.

— Это как же понимать? С детьми, что, плохо обращаются?

Она заметно заволновалась.

— Это плановая экскурсия, я в курсе. А вот ты, видимо, нет.

Женщина-директор смотрела прямо в глаза девочки. Потом начала неторопливо придвигаться. Это не было похоже на шаги. Девочка не могла отвести взгляда, и потому видела лишь ее лицо и неподвижные глаза.

— Запомни два правила.

Она больше не произнесла ни звука, но в голове сами собой сложились слова, образовавшие текст. Девочка постаралась запомнить его, но поняла, что не сможет запомнить с первого раза.

— Я могу переспрашивать?

Женщина-директор молча смотрела ей в глаза.

– Ну, хоть иногда?

Она знала ответ еще до того, как та раздвинула губы для единственного слова:

— Нет.

Глаза придвинулись, всмотрелись пристальнее, голова закружилась, и девочка оказалась в темноте. Она поняла, что заснула, и ее сознание каким-то образом насильственно вытолкнули из тела. Она летела сквозь тьму куда-то, где не было ориентиров. Полет длился бесконечно долго, сознание стало затуманиваться, но она знала, что сохранить сознание необходимо, иначе она забудет свою сущность, и когда вернется в тело, если конечно вернется, то это будет уже другой человек, не она, а она перестанет существовать, и ее просто не будет. Страх начал подниматься, но она подавила его, не желая поддаваться панике. Однако чувство страха сыграло и положительную роль: осознанность стало удерживать легче. Вокруг была темнота, но темнота была прозрачной, сквозь нее было все видно. Вот только разглядывать было нечего. Ее несло целенаправленно, но был ли это верх, низ, право, или лево, понять не представлялось возможным.

— Как я найду дорогу назад? – подумала она испуганно.

* * * * * * * * * * * *

«Белый свет, белый свет, белый свет, белый сон…» — Мелодия звучала в уме, она мысленно начала напевать знакомые слова. – «Почему мои глаза закрыты? Наверное, нужно их открыть. Странно, не открываются. Может быть, сейчас ночь, и я открыла их, но темно и ничего не видно? Мягкое одеяло, я лежу в кровати. Это не моя кровать. Где это я? Попробую встать». Мысли быстро скакали.

Девочка откинула одеяло, свесила с кровати ноги, потрогала пальчиком ноги пол – он был теплый и мягкий – поставила всю ногу, затем вторую. Пол был покрыт ковром, или чем-то похожим на него. Правая рука поднялась, чтобы на всякий случай проверить глаза, и вдруг встретила повязку… Глаза были закрыты повязкой, обмотанной вокруг головы, не затрагивая ушей, не очень туго, но странно… это было странно… «Где я? И почему повязка?», подумала девочка, и тихо позвала:

— Мама! – Затем громче:

— Мама!

Звук голоса непривычно пролетел по незнакомому помещению и вернулся ослабевшим. Комната была большая, это было ясно по отголоскам, отразившимся от нескольких препятствий и глухому эху, возникающему, когда оказываешься в музее, библиотеке, или классе.

«Класс!», осенило ее. «Я в школе, я приехала в школу, потом директорский кабинет, глаза директрисы… Все, больше ничего не помню. Тогда что со мной?»

— Кто-нибудь! Ответьте!

Тишина была абсолютной. Девочка вслушивалась изо всех сил, чтобы расслышать хоть что-нибудь. Наконец где-то хлопнула дверь, и она стала вслушиваться еще сильнее, надеясь, что кто-нибудь идет к ней, чтобы проведать ее. Наконец она услышала вдалеке шаги, которые начали приближаться. Она напряглась, готовясь закричать, если вдруг шаги начнут удаляться, но, слава богу, они приближались, и было уже понятно, что кто-то идет в ее сторону.

Магазин, если это был магазин, появился ниоткуда. То есть его до этой минуты не было, не существовало, его никто не видел. И вдруг в скальной стене высотой метров 5, образовавшейся при прокладывании этой дороги, появился магазин: настоящий, с вывеской, высокими витражными окнами, пусть и не большими, метра 2 шириной, а также входом – с неким подобием намека на крылечко. Во всяком случае, была одна широкая деревянная ступенька перед входом и козырек такой же ширины, опирающийся на два резных столбика. Столбики и входная дверь со стеклом в верхней части были покрашены в белый цвет. Белая вывеска была чуть выше уровня окон и потому не загораживалась козырьком. На ней золотыми буквами с красивыми завитушками, далекими от легкомысленности, было выведено слово «ЗОЛОТО».

Народ начал собираться почти сразу. На площадке, где была остановка и всяческие торговые ларечки, всегда было многолюдно. Сюда приезжали, отсюда уезжали, здесь можно было перекусить, выпить, поговорить, пообщаться, подождать друзей, провести встречу. В общем, это была главная площадь примыкающего горного поселка, не имеющего ровных улиц, а разбросавшего свои дома по всему склону горы в местах чуть более пологих, чем отвесная стена. Это было единственное ровное место, лишь чуть скатывающееся как раз в сторону срезанной скалы и начинающемуся правому повороту, а за ним и левому, и мы здесь ждали автобус, чтобы спуститься в долину.

Люди подходили к дороге, но никто не спешил вступить на нее. Образовавшаяся линия оттенила темные одежды людей от серо-белого от мелкой крошки и пыли полотна дороги. Магазин же выглядел красиво-чуждым и людям, и дороге, и всей окружающей местности. В таком месте не могло быть такого магазина, но он был! Первым вперед двинулся мужчина – не большой, худощавый, с черными, как у большинства местных жителей, волосами. Остальные тоже продвинулись, но с опаской. Любопытство овладело людьми как липучка: оно притягивало, и сил сопротивляться не было. Никакие доводы разума, звавшие убираться отсюда подобру-поздорову, так как событие попахивало чертовщиной, почему-то почти никому не приходили в голову. Лишь я, как во сне, наблюдал за развитием событий, не двинувшись с места.

Я был здесь никто, просто проезжий, и права давать советы у меня не было. Конечно, я бы посоветовал организовать охрану места, пригласить органы власти, собрать комиссию, расследовать происшествие… Но местные поступили проще: они сами придвинулись вплотную к магазину и мужчина, двинувшийся первым, вошёл внутрь. У него, собственно, уже и выхода не было другого. Попробовал бы он остановиться, и все назвали бы его трусом. Вот так порой местные традиции решают сложные вопросы разведки. Его не было довольно долго, но люди не намеревались ждать. Как только он вошёл, наиболее быстрые метнулись к окнам и прижались к ним носами. Пара минут, и они тоже вошли внутрь. Остальные стали заглядывать, но уже не входили, так как магазинчик оказался маленьким, и все не смогли бы войти при всем желании. А ведь еще нужно было соблюсти достоинство: не спешить, не расталкивать всех руками, а пропускать старших вперед, вежливо раскланиваться и продвигаться ко входу, при этом как бы совершенно не заинтересованно. Поэтому все просто встали на дороге, и стали ждать, когда кто-нибудь выйдет.

Первым вышел не только тот мужчина, что вошел первым. Вышли сразу несколько человек, и среди них одна женщина. У всех были золотые волосы… Вокруг все замерли. Никто ничего не говорил и не спрашивал. Как до этого любопытство захватило людей наподобие резины, так сейчас онемение опустилось на всех присутствующих, как возле магазина, так и на этой стороне дороги. Они не спеша перешли дорогу, причем увлекли за собой большую часть любопытных от магазина, решивших сначала все же разобраться в ситуации, и оказались в центре внимания.

Их обступили, трогали, гладили волосы, охали и ахали. Кто-то быстро начинал пробираться сквозь толпу, бежал в таинственный магазин, и через некоторое время возвращался уже с золотыми волосами. Большинство, впрочем, остерегалось. Но стоило магазину закрыться, как многие тяжело вздохнули, пожалев о своей осторожности. Впрочем, кто-то из золотоволосых тут же сообщил, что магазин откроется завтра в восемь утра, и народ облегченно засмеялся – сначала по-хорошему, а потом, представив себе, какая очередь соберется с самого утра, и какая давка начнется, уже взахлеб: с кашлем и прерывистым дыханием.

Одна молодая женщина, явно не местная, с длинными волосами, которые она распустила, чтобы все могли полюбоваться золотым светом, излучаемым ими, все перебирала волосы, и, обращаясь ко всем и каждому, говорила:

— Вот, посмотрите, какие они красивые. – и протягивала на ладони, чтобы окружающие могли погладить их, как бы подтверждая, что ей не снится, что это не обман, а все вокруг видят то же, что и она. Волосы действительно были красивыми, длинными, шелковистыми. Они, хоть и стали золотыми, не приобрели жесткости металла, а сохранили свои свойства. Было полное ощущение, что волосы просто покрасили. Было совершенно непонятно, стали ли волосы на всю глубину золотыми, или только покрашены сверху подобно обычной краске для волос.

— Смотри, — толкнул меня в бок Рык, — Рогоносец тоже покрасился. Я взглянул, и увидел Рогоносца с золотыми волосами. Он шел к нам, но как-то неловко, будто ему что-то мешало.

— Ты с ума сошел, — бешено вращая глазами, со злостью зашипел я. – Мы же не знаем, что это за дрянь, и как это скажется впоследствии. Мы же хотели разобраться с ЭТИМ, а ты сам….

— Вот заодно и разберемся, – ответил он. – Проведем эксперимент на себе.

— Где талисман? – все еще сердито спросил я, потихоньку оттесняя Рогоносца от толпы в сторонку, чтобы никто не слышал нашего разговора. Нами, собственно, никто не интересовался. Вокруг уже было достаточное количество людей с золотыми волосами, которые охотно рассказывали обо всем, что интересовало народ.

— На ноге, — ответил Рогоносец, и приподнял штанину.

Я с ужасом увидел на правой икре Рогоносца наш талисман в виде короны, преобразившийся и наполнившийся ужасом. Он не просто охватывал икру кольцом, он врос в кожу, став ее частью, и самое страшное – он стал кроваво-красным, как будто кровь собралась в одном месте. Корона с зубцами выглядела, как открытый кусок мяса без кожи. Рогоносец посмотрел на это чудовищное преображение своей плоти почти что равнодушно, и опустил штанину.

— Что, что это такое? Как он туда попал? – у меня перехватило дыхание.

— Не знаю, — спокойно и отрешенно ответил Рогоносец. – Когда я туда вошел, талисман был на руке, а когда вышел, то уже в таком вот виде.

— Видимо, талисман пытается спасти от чего-то страшного – но от чего?

Вопрос был риторическим, и никто не стал на него отвечать. Но отвечать и не пришлось. Один из мужчин в толпе обратил на себя всеобщее внимание, когда, устав от того, как все рассматривают и трогают волосы молодой женщины с золотыми волосами, вдруг ощутимо напрягся, и прямо перед ним в воздухе образовался шарик золота. Все ахнули, а он протянул руку, коснулся его рукой в полной тишине, и золото из шарика растеклось по руке, превратив ее в золотую. Вздох ужаса и восхищения раздался вокруг. Молодая женщина, с ревностью наблюдавшая за вниманием, которое переключилось с нее на мужчину, задумалась, а потом привычным движением вытянула вперед правую руку, изогнув кисть так, как будто любовалась своими только что покрашенными ногтями, и нахмурила бровки, будто пытаясь вспомнить что-то. Неожиданно возле каждого ноготка проявились пять маленьких капелек золота, и они растеклись тонким слоем, покрыв ногти золотым маникюром. Что тут началось? Все, у кого были золотые волосы, начали формировать золото прямо из воздуха и раскрашивать себе разные части тела золотом.

Впрочем, уже через короткое время выяснилось, что использовать свое золото можно только на себя – к другому золото не прилипало. И еще одно, что было гораздо неприятнее – однажды окрашенная поверхность больше не освобождалась от золотого покрытия и не покрывалась повторно. Нельзя было также сформировать золотые монеты, или изделия из золота, чтобы потом их продать, или даже просто носить самому. Все эти открытия были сделаны здесь же, в толпе, путем простейших экспериментов на самих себе. В этот день, правда, не нашлось ни одного желающего полностью покрыть свое тело золотом, но можно было не сомневаться, что в самое ближайшее время такой эксперимент произойдет – из бахвальства ли, или подвыпившим человеком.

Я насчитал в толпе примерно двадцать человек с золотыми волосами и попытался сфотографировать толпу таким образом, чтобы эти люди попали в объектив с лица, чтобы мы потом могли найти их. Зачем мне было это нужно, я еще не знал, но привычка следовать интуиции не раз мне пригождалась.

Я оглянулся на своих товарищей. Рогоносец сидел на земле, вытянув правую ногу. Он был бледным и выглядел совсем больным.

На автомойке по-прошествии некоторого времени ко мне подходит молодой человек и говорит:

— Ваша машина не отмывается. Если хотите, мы ее керосином протрем. Недорого…
— Протрите себе что-нибудь керосином, — отвечаю я.
— Ну как хотите. У нас бесконтактная мойка, мы оттирать не будем.
— Значит, я платить не буду.

Молодой человек ушел, а через несколько минут к моему столику в кафе подошел их старший, уже и одетый хорошо, и представительный, и разговаривает очень неплохо. Он попытался уговорить меня на мойку керосином моего нового автомобиля. Я спокойно выслушал, а потом говорю:

— Хочу рассказать вам, как я мыл керосином автомат… настоящий, «Калашников». Служил я в Забайкалье, на военном аэродроме, в роте охраны, и у нас была привычка мыть автоматы и стирать «ХэБэшку» (так мы называем хлопчатобумажную гимнастерку, в отличие от «ПэШа» — полушерстяной) керосином. Это очень быстро и не требует никакого труда. Старое ведерко всегда где-нибудь на посту заныкано. Самолеты и вертолеты никуда не денутся, и все они заправляются высококачественным авиационным керосином. Главное, знать, где краник открывать. Но мы-то уж знали это очень хорошо. Наливаешь полведерка, замачиваешь туда гимнастерку и штаны, побалакаешь их немного, и все – они чистые! Вешаешь на что-нибудь и ждешь, пока высохнут. Сам, естественно, в белых кальсонах стараешься особо не отсвечивать, так как белый цвет издалека видно. Кто-нибудь из офицеров может заинтересоваться демаскировкой военного объекта. Высыхал керосин удивительно быстро. Правда, потом денек тело немного почесывалось, но приходилось терпеть.

Посиживаешь этак в закутке на свежем воздухе, посреди аэродрома, в кальсонах с боевым автоматом, и заодно уж чистишь тряпочкой с керосином и его родимого. Автомат приходилось чистить после каждого караула, то есть почти каждый день. Пыль, она отчищается плохо, а керосинчиком раз – и нет ее. Поэтому постирушки эти мы старались делать днем, в последнюю смену перед уходом в роту. Ну и, естественно, летом: зимой в кальсонах по улице не походишь. Вот только со временем обнаруживалось некоторое отличие нашей формы от формы других рот. Цвет ее менялся постепенно на все более светлый, так что к концу носки она становилась почти белой. Керосин съедал краску. Беда в том, что то же самое случилось и с автоматами. Все металлические части «АКМ» окрашены черным лаком, особо стойким к различным воздействиям, в том числе нагреванию при стрельбе. Никто ведь из разработчиков не думал, что некоторые части советской армии будут мыть автоматы керосином. А нужно было подумать, потому что автоматы пришлось списать, и перевооружить всю роту заново. Ох, ротный и орал! С тех пор сержанты стали отслеживать, чтобы «курки» автоматы керосином не мыли. Это стало правилом.

— А вы предлагаете дорогой автомобиль помыть керосином. Смотрите, не рассчитаетесь потом, – сказал я солидному представителю автомойки, и он, задумавшись, ушел. Больше мне на этой мойке помыть автомобиль керосином никто не предлагал. А Вам?

В этот раз я шел последним. Так получилось, что «велик» барахлил с самого утра. То одно, то другое… «Лишь бы не трещотка», — как молитву, повторял я про себя, и нажимал на педали осторожно, без рывков, стараясь изменять скорость равномерно. Это было совсем непросто, учитывая, что шли мы в горах Алтая, и дорога то поднималась в гору, то спускалась, редко когда шла ровно, но в любом случае асфальт оставлял желать лучшего. Многочисленные выщербины с открывшейся щебневой основой заставляли объезжать их, так как велосипед – не машина, и для него тряска по щебенке не только не комфортна, но может быть просто опасна. Соскользнет колесо с крупного камня, и пару спиц выщелкнет. Колесо выгнет, и тут уж как повезет. Скорее всего, придется править колесо коленкой, пока не доберешься до привала, а оно снова и снова будет задевать за валики ручного тормоза, заставляя сильнее крутить педали, чтобы не отстать от группы, отнимая силы и выматывая.

Велотуризм – вообще, не для слабонервных. Это спорт, хоть и со своими особенностями. Ты можешь приехать в пункт назначения на пару часов позже, но искать место для ночлега придется в темноте, дрова искать для костра, разбивать палатки, но труднее всего, конечно же, чинить велики. В темноте это не просто сложно, а порой почти невозможно. Спицу вкрутишь, а кончик ее в ободе напильником сточить, чтобы не проколоть камеру, не видно. Приходится щупать. Да и биение колеса, которое нужно свести к минимуму, если уж не устранить совсем, тоже лучше регулировать при дневном свете. Вот и выбирай: то ли красотами любоваться, то ли скорость заданную держать 20 км в час. Час проехал – 10 минут на отдых, час проехал – 10 минут лежишь на обочине, и так весь день, всю неделю, или даже, как, например, в этот раз, весь месяц.

Поход на Алтай был пятой, то есть высшей категории сложности: он включал бездорожье, горные тропы, перевалы, тайгу, переправы и, конечно же, некоторое количество асфальтированных дорог, пусть даже и не самого лучшего качества. Мы все равно ценили эти дни, и старались наверстать ранее упущенное время, если такое вдруг образовывалось. Но даже разбить стоянку пораньше на часик уже было здорово: тогда можно было успеть что-то простирнуть, что-то починить, или даже просто немного подольше отдохнуть. К сожалению, наши спортивные велосипеды, коих в Советском Союзе было четыре вида: «Спорт», «Спутник», «Старт» и «Старт-Шоссе», мало отличались друг от друга. При спортивных нагрузках хоть немного, но они требовали ремонта каждый день, и потому отдых начинался лишь после приведения их в рабочее состояние к следующему дню. Ведь какова машина – так ты и поедешь. Чем лучше велосипед отрегулирован, тем меньше сил уйдет на маршруте. А силы учишься ценить, когда наступает их предел.

Первые три, четыре, или даже пять дней молодые парни, кровь с молоком, даже в гору крутили педали, не слезая с велосипедов, а ведь в то время у велосипедов было не 32 скорости, а всего четыре, или пять. Они просто не были предназначены для длительной езды в гору. Но сил было «море», здоровье отменное, красота вокруг необыкновенная – вот и хотелось показать всему миру, всем окружающим, какие мы сильные. А ведь велосипед кроме седока килограммов семидесяти-восьмидесяти нес еще рюкзак со снаряжением килограммов шестнадцати весом, надежно прикрученный к самодельному багажнику из титана. Титан очень легкий и прочный металл, но при ударе ломается, и сварить его при отсутствии специального оборудования невозможно. Поэтому, как понимаете, падать нам не улыбалось, а то весь поход пришлось бы тащить рюкзак на плечах, а это физически невозможно, поэтому пришлось бы сниматься с дистанции.

Вот в такой ситуации, где-то уже в середине похода, когда усталость уже накопилась, но еще не ломала психику, наша группа из 12-ти человек шла (ехала пока еще) по горной дороге в алтайских горах. Был сентябрь, уже похолодало, калина как раз была красная, когда мы заезжали в дом-музей Василия Шукшина, но на Алтае в основном солнечно, и одно это придавало сил и улучшало настроение. По сторонам дороги росли деревья – сосны, ели, кедры. Хвойные деревья всегда зеленые и при отсутствии снега не дают понять, что скоро зима. Лишь холодная роса по утрам, да ночной холод предупреждали нас, что задерживаться не стоит. Снег мы видели, когда на одну из вершин наползла сизо-багровая туча, а когда через пять минут слезла с нее и лениво поплелась дальше, вся вершина, будто отчеркнутая по линейке карандашом, стала ослепительно белой.

Сейчас я ехал замыкающим в группе, которая растянулась довольно сильно, так что половину ребят я уже не видел, и довольно давно. Машин не было никаких, собственно, как обычно на таких практически заброшенных дорогах. Светило солнце, но было оно уже очень низко. Близился вечер. И вот тут что-то хрустнуло, и педали быстро закрутились вхолостую. Я мысленно выругался, хотя, может даже и не мысленно, нажал на тормоз, остановился, оперевшись на левую ногу, но стоять было некогда. Группа уходила, никто не оглядывался, напряженно работая ногами. Пока я думал, крикнуть, или нет, последний велосипедист скрылся за поворотом, и я остался один. «Ничего», — подумал я, — «догоню». А руки уже привычно доставали инструмент из подсумка, застегивали его, чтобы при переворачивании не рассыпался тот, что мне был не нужен, перевертывали велосипед, ставя его вверх колесами на руль и сиденье. Два движения ключом, придержать суппорт, чтобы не зацепило, одним движением снять заднее колесо. Специальным ключом с рожками за три секунды отвернуть прижимную гайку с набора шестеренок, вынуть ее, подцепить пинцетом и вынуть две сверхтонкие шайбы, вынуть остатки ластика, игравшего у нас роль пружин, вынуть и прочистить собачки и все – разборка закончена. Если какие-то шарики из рассыпного набора шарикоподшипников прилипли к шайбам и вылетели, то их на тряпочку, вставлю пинцетом при сборке. Теперь отрезаю кусочек ластика, который специально вожу с собой, сине-белого, мягкого, строго определенной формы и размера, иначе работать не станет. Пинцетом вставляю эти кусочки, отжав собачки, кручу набор шестерен, слышится приятное звонкое пощелкивание – все в порядке. Теперь быстро собираю, ставлю и сразу регулирую колесо. Переворачиваю велосипед, складываю ключи, запираю подсумок, ремонт закончен. За все про все прошло около пяти минут. Да еще по минуте на остановку и сбор инструмента. Когда я в первый раз ремонтировал трещотку, у меня ушло два с половиной часа. Сейчас я мог отремонтировать любую поломку буквально за минуты.

«Нормально», — подумал я, — садясь на велосипед и начиная движение, — «за полчаса догоню». Нужно было налегать на педали, что я и делал, а велосипед поехал как-то неохотно. «Что такое», — заметалась мысль в голове, — «тормоза, колесо выгнуло, что-то не так сделал?» А велосипед не хотел ехать, причин этому никаких не было, дорога была абсолютно ровной, ни в гору, ни под гору, ехать я должен был со скоростью 20 километров в час, а я, уже встав с сиденья, и изо всех сил давя на педали, лишь чуть двигался. А группа в эти драгоценные минуты уходила все дальше и дальше. Начиналась паника, я давил на педали, а велосипед не ехал, как будто его держала невидимая сила. Нужно было остановиться и проверить его еще раз, но на это уже не было времени. Минуты тикали, мой простой уже достиг пятнадцати минут и, следовательно, в выматывающем режиме мне нужно было работать уже не полчаса, а час. А велосипед так же чуть двигался. Поняв, что пешком я смогу двигаться быстрее, я соскочил с велосипеда, и стал толкать его, но так как уже выдохся, и машина чем-то задевала, я уже просто от отчаяния зарыдал. Изо всех сил толкал велосипед и рыдал в голос. Не удивляйтесь, многие мужики не выдерживают таких нагрузок в горах, или тайге, и срыв пережили многие. Мне повезло — я был один, и никто этого не видел. Я понял, что сил у меня больше нет, и решил преодолеть очередной поворот дороги и лечь отдохнуть – все равно поправить уже ничего было нельзя. Потом проверю еще раз велосипед, налажу его, и попробую еще раз догнать группу, но скорее всего сделаю это уже ночью, на привале.

Я миновал поворот, и совершенно для себя неожиданно вдалеке увидел всю нашу группу. Они, так же как и я, шли пешком, толкая велосипеды перед собой. «Боже мой, да это же оптический обман», — понял я, ведь нас же предупреждали перед походом об этом. В горах иногда создается иллюзия, что дорога идет вниз, а она на самом деле идет вверх, или наоборот. И тогда следует не обращать внимания на то, что ты видишь, а ориентироваться по ощущениям. И скорости следует подбирать тоже по ощущениям. Глаза перестают поставлять достоверную информацию. Для автомобилистов это не так принципиально, а вот для велосипедистов это жизненно важно.

Я все-таки отдохнул – пять минут, не больше, но еще больше отдохнула за это время моя душа. Я не сдался, я справился, преодолев этот поворот. Прошло отчаяние, я снова был вместе с ребятами, и все было ХА-РА-ШО!