Александр Смирнов

Вязь миров. Артем

Опубликовано

Это не был щелчок или хруст. Но тренированные сухожилия уже выстрелили тело в пространство. Приземление – кувырок, перекат — и снова прыжок. Так не стреляют в зайца. Он не охотник… Да и я не заяц. Резкий взмах руки, молнией мелькнул нож, короткий хрип – готов.

Нож торчал из довольно широкой груди мужика, серые глаза которого прямо на глазах заволакивались пеленой. Они не выражали ничего, кроме желания еще раз вдохнуть воздуха, но это столь простое действие было уже не под силу задохнувшимся от боли мышцам в области сердца. Именно сюда ударил нож, сделав невозможным ни дыхание, ни хоть какое движение умирающего, который знал, что умирает, но не успел испугаться, испытал быструю, недолго длящуюся, боль, и не успел ни вспомнить свою прошедшую жизнь, ни покаяться в злодействе. И убийцу своего он не проклинал – Артем видел и понимал это. А думал он в этот последний миг о маленьком глотке воздуха – ничего важнее для него не оставалось.

Парень рывком вынул нож, толкнул мужика, замершего в положении стоя на коленях, тот опрокинулся на левый бок, немного неловко: ноги не разогнулись – мешал ствол сосны, за которым он до этого прятался, руки продолжали держать винтовку. Оружие могло пригодиться, поэтому Артем в первую очередь вынул винтовку из рук своего несостоявшегося убийцы, пока еще труп не окоченел, и сделать это можно было без особого труда. Он постарался не испачкать оружия землей, а пока положил его на траву рядом с собой. Нож следовало отчистить от крови, но с этим можно было подождать: пока он просто воткнул его в землю до рукоятки. Нельзя было забывать, что убийца мог быть не один. Поэтому руки быстро делали свою работу, а слух напрягся до последней степени, пытаясь уловить любой подозрительный звук. Рассмотреть труп можно было и позже, а вот заплечная сумка ох как могла пригодиться. У Артема такой не было, собственно, как и самого необходимого в тайге снаряжения. Поэтому что бы ни оказалось в сумке убитого мужика – все могло сгодиться.

Артем загнул руку убитого назад, стаскивая заплечную сумку, затем другую. Не утерпел, размотал закрутку, раскрыл, быстро прощупал глазами и пальцами брезентовые непромокаемые мешочки с содержимым. Крупа, какая – это потом; соль – отлично; спички – здорово; похоже, коробка с патронами – не очень много – не за зверем шел; кусок сала скорее всего, а вот и хлеб. Рот наполнился слюной, но жить хотелось больше, и потому сдержался: за шумом жующих челюстей можно было не услышать другого подкрадывающегося охотника на людей. Этот-то допустил оплошность, стоившую ему жизни. Ведь он сидел в засаде, поэтому первый услышал Артема. И вот это преимущество он упустил, промахнувшись. А Артем своего шанса не упустил. Вряд ли ему еще раз так могло повезти.

Армия. Убить зайца

Опубликовано

В один из дней мы, как всегда, загрузились в «Шишигу» и поехали на посты. Была глубокая ночь. Время года уже не помню, так как снега у нас не было даже зимой: все выдувало ветром. Помню лишь, что в один момент мы поехали уж слишком быстро, нас начало трясти и бросать по кузову (оторвать бы головы у проектировщиков скамей в «Шишиге»), а мы лишь слышали азартные крики, раздававшиеся из кабины, пока не раздался выстрел – один, а за ним сразу другой. Нас трясло и бросало, мы, как кули, перекатывались по железному полу. Счастье, что автоматы были в незаряженном состоянии. Катался с нами и Игорь Гальперин, попавший в армию в 25 лет, еврей, низенький и пузатенький преподаватель фортепиано в Москве. Мы с ним сдружились.

Кто смог и у кого не зажало руки складывающейся скамьей, за которую мы и держались, слышали крики: «Держи, стреляй!» Прозвучало еще несколько одиночных выстрелов из автомата. Наконец, машина встретила непреодолимое препятствие в виде рва (по нашим ощущениям), нас в последний раз подняло в воздух и бросило на пол в полном беспорядке, машина заглохла и встала. Мы лежали, полностью разбитые, покалеченные ударением о железный пол, острые части автоматов и друг о друга, вперемешку. Как вдруг над задним кузовом поднялась голова нашего разводящего (он ехал в кабине). Он спросил: «Ну вы как тут? А смотрите, что у нас есть!» И поднял в высоко поднятой руке зайца. Вернее, его тушку. А еще вернее, освежеванную тушку. Видимо, мы преследовали зайца. Он не мог убежать из света фар. Попасть в него разводящий не смог, но машина, перелетая через канаву, не только его настигла, но и освежевала. Поднятая тушка была вывернута наизнанку. Кожа полностью была снята с зайца. Он держал его за уши, дальше вывернутая шкура, а чистая тушка висела под ней. Она светилась розовой чистотой в свете звезд и луны. Заяц стал в два раза длиннее.

Нам, конечно, было не до зайца. Мы с охами и ахами медленно поднимались, настраивали дурацкие скамьи, рассаживались. Никто, к счастью, ничего себе не поломал. Но энтузиазма мы не испытывали. Да и на самом деле: нас никто не пригласил на пиршество по поводу убитого зайца. А вот синяки мы еще долго чувствовали на собственной шкуре.

Алеша 1

Опубликовано

Теплоход отваливал от причальной стенки. Я и моя жена стояли на второй палубе, опираясь на перила и глядя на буруны волн, все более отделяющие нас от пирса. Зрелище все более улучшалось. Крутой склон, весь ограненный бетоном и служащий пирсом, начал отдаляться, и вид набережной на глазах начал укрупняться. Здание бывшей военной казармы, недавно отреставрированное, двухэтажное, из красного кирпича, проявлялось во всей своей красе. Вдалеке справа начало проявляться здание речного порта и украшения Нижнего Новгорода – Чкаловской лестницы. Отправление из Нижнего Новгорода по Волге всегда было событием волнующим и прекрасным.

В этот момент правая нога у меня отнялась. С одной стороны, прекрасный вид… С другой – полная беспомощность. Никогда я не ощущал ничего подобного. Нога вообще не подчинялась моим требованиям. Я стоял на одной ноге, а перенести вес на другую я не мог. Она как бы отсутствовала. Странное чувство! Я инвалид, но я понимаю, что я инвалид. Непонятно, с чего, правда… Ничего не делал. Ничего не испытывал. И вот я безногий паралитик…

— У меня отказала нога, — сказал я.
Жена обеспокоилась и предложила присесть. Невдалеке, буквально в нескольких шагах, стояли пластиковые стулья, повторяя окружность заднего борта второй палубы. Я решил самостоятельно добраться до них, и, хоть было это нелегко, доскакал на одной ноге до белого стульчика, и сел на него. Теплоход все далее отходил от стенки пирса, а я начал переживать – стоит ли вообще отплывать из Нижнего, а не срочно ли мне отправиться в больницу. Паника мне не свойственна, но в этот раз я действительно не знал, что делать.

Я улыбался своей жене, как всегда, когда мне особенно плохо. Она смотрела на меня требовательно, как всегда, когда что-то пошло не так. Тут что-то меня торкнуло изнутри. Я вспомнил о практике излечения путем надавливания на болевые точки пальцами. Ну что ж, время идет. Можно и попробовать. Я начал надавливать на точки, идущие вдоль передней косточки справа и слева от колена до стопы, и обнаружил болевые места. Я надавливал на эти места до тех пор, пока боль не исчезла. Заняло это у меня примерно 15, или 20 минут. Когда боль исчезла во всех возможных местах, я решил попробовать встать. И встал! Сделал шаг, второй, и нога не отказала. Я пошел вдоль борта судна, и нога слушалась меня. На самом деле, лишь тот, кто однажды обезножел, сможет понять мои ощущения: я ходил!

Как я тонул

Опубликовано

Тонул и умирал я не единожды, но этот случай запечатлелся своей, не подберу слова, как сказать правильно, то ли глупостью, то ли скромностью, возведенной в абсолют.

Было лето… Мне было лет 6, или 7. Жили мы с мамой в общежитии возле парка «Сад им. 1 Мая», что в Канавино. Как-то в воскресенье приехал двоюродный брат Паша, и мать отпустила меня с ним погулять в парк. Надо сказать, что Пашка был старше меня на 4 года, то есть по сравнению со мной страшно взрослый. В этом возрасте превосходство в 2 года считается огромным, не то что в целых 4!

Пашка сразу устремился к озеру. Надо сказать, что брат мой заядлый рыбак и грибник с самого детства. Я с ним приобрел огромное количество навыков по добыванию пищи в лесу, на реках и озерах. Был он добытчик редкостный. Все у него получалось и все давалось с какой-то волшебной легкостью. Помогало, что жили они сначала на дебаркадере на Волге, а потом на Комсомольском поселке, где лес, озеро и канал находились совсем рядом и рыба и грибы там в то время водились.

Озеро в парке «1 Мая» совершенно замечательное. Правильной прямоугольной формы, заключенное в бетонную коробку, оно имело собственную лодочную станцию с настоящими лодками, на которых можно было кататься. Мало того, в нем тоже водилась рыба. Конечно, мелкая… Мальки, но для детей это была настоящая добыча, которой можно было похвастаться и можно было накормить кота. Естественно, совершенно случайно у брата оказалась леска с крючком, и он тут же выломал себе в окружающих кустах удилище, сделал удочку, нашел то ли муху, то ли еще что на наживку, и стал пытаться ловить. Дело это увлекательное, но лишь для того, кто ловит. Остальным становится скучно, и я пошел вдоль озера к лодочной станции, где побольше народа. А народ был, так как воскресный день привлекал в парк на прогулку людей всех возрастов. Лодочная станция не работала, и люди просто прогуливались, в том числе вокруг озера. Погода была солнечная.

Вдоль границы водораздела был проложен тротуар. Где-то он проходил вплотную к бетонной основе озера, где-то шел за посаженными декоративными кустами. Я прогуливался не по тротуару, а по бетонной основе, которая уходила в воду. В целях безопасности непосредственно на бетонной основе было проложено невысокое металлическое ограждение. Подразумевалось, что через него не следует переступать, так как опасно, и можно упасть в воду. Но стоять за ограждением и ловить рыбу с коротким удилищем было невозможно, и потому Пашка стоял у самого края, уже за ограждением, через которое свободно переступал не только взрослый человек, а любой ребенок. Время от времени он переходил с места на место в поисках рыбы. Я, естественно, ходил за ним, хоть было и жутковато. Обрывался бетон под очень резким углом, и в случае падения зацепиться было бы не за что. Но он же старший брат… Он не боялся, следовательно, и мне бояться не пристало.

Заскучав, я отправился по краю сначала в одну сторону, потом в другую. Пошел в сторону лодочной станции и прямо в середине соскользнул в воду, успев уцепиться за ограждение.

Я запомнил этот момент, так как время замедлилось… Я, словно со стороны, видел свои ручки, сжавшиеся до белизны на прутьях ограждающего заборчика, в то время, как ноги мои погрузились в воду. Время шло, и руки начали уставать. Затем один кулачок разжался и сразу за ним второй. Тело сползло в воду уже до пояса. Медленно, как во сне. Я не боялся, а как будто воспринимал все как сон. Вот ручки скользят по бетону, вот они зацепились из последних сил за край… Тело медленно погружается в воду. Я надеюсь, что кто-нибудь заметит мое бедственное положение. Совсем рядом брат. Прямо передо мной, буквально в одном шаге, проходит множество людей, но мне звать на помощь неловко: я очень стеснительный, и редко говорю. И вот эту привычку не говорить я не могу преодолеть. Вижу, что погибаю, а рот не открываю. Вот я уже вишу лишь на пальчиках, и остается лишь молча соскользнуть в пучину, уйдя из мира странным образом – утонув в присутствии брата и огромного количества людей, но провидение не оставило меня.

Две девушки остановились прямо напротив меня, глаза их округлились и одна спросила: «Ты что – тонешь?» Я как мог, то ли хмыкнул, то ли кивнул головой. Они с криком обе сразу шагнули, схватили меня за обе ручки и выдернули из воды. «Ты с кем здесь? Ты один? Где взрослые?» Вопросы посыпались, как из рога изобилия. «Я с братом», — сказал я. Вода стекала с моих штанов на дорожку. Я не хотел предавать брата, но девушки не желали меня отпускать, и я показал в его сторону. Он, как узнал, перепугался так, что больше уже никогда в жизни не приезжал ко мне в гости. Лишь только попросил не рассказывать матери, что со мной случилось. Она так никогда и не узнала, что могла лишиться своего маленького сына в этот день. Не помню уж, как мы, то ли сушили брюки, то ли Пашка сочинил историю про лужу, но ощущение близости и неотвратимости смерти я запомнил навсегда. Потом, тоже в детстве, и тоже с Пашкой, мы уже вместе тонули на зимней рыбалке, перевернувшись на льдине, но то уже другая история.

Ёж топает

Опубликовано

В одном из походов на велосипедах, в Крыму, в моей группе новичков было 5 девушек, не занимавшихся ранее велотуризмом. Вернее, не было ни одного подготовленного путешественника из 9-ти, кроме меня. Поэтому нагрузка для меня, как руководителя, оказалась настолько большой, что именно после этого похода я перестал заниматься велотуризмом, хотя в течение 15 лет, начиная с 12-ти летнего возраста, довольно успешно преодолевал трудности спортивного туризма и не думал бросать его. Может быть, позднее я опишу все приключения этого путешествия, но сейчас расскажу об одном, связанном с ежом.

В Крыму для туристов условия не очень хорошие. Отсутствуют организованные стоянки, да что там стоянки – для туристов вообще ничего не организовано, как будто таковых не существует в природе. Чтобы поставить палатки и приготовить что-либо на костре, мы вынуждены были каждый раз изобретать что-то новое. В этот раз мы остановились на стройплощадке какого-то пансионата. Спускаться к морю ни у кого желания не возникло, так как быстро стемнело, мы находились на скале, и не факт, что в темноте мы бы не переломали ноги. В общем, мы побоялись. Земля в Крыму от Севастополя до Судака вдоль моря представляет собой скалу. Мягкого местечка для установки палаток не найдешь. Более того, и ровного места-то без перепадов длиной в тело человека тоже наищешься. Чаще всего спать приходилось в положении волны. Поэтому мы поставили палатки прямо вдоль дороги, правда, на огороженной забором территории стройки, отчего сюда машины не заезжали. Нашли место для костерка, сготовили простенький ужин, поболтали, и все разошлись спать.

Я несколько задержался, так как костер должен был догореть под присмотром во избежание пожара. Девушки затихли, вымотанные дневным переходом. Парни сразу отрубились. Да и я уже начал подумывать пойти спать, как тишину крымской ночи разорвал женский крик. Крик всех моих девчушек. Я различаю настоящий ужас в голосе, и сейчас я его узнал. Подпрыгнув на месте, я увидал, как девушки с визгом вылетели из палатки и бросились ко мне. Я бы хотел сказать, на грудь, однако грудь у меня была одна, а девчонок 5. Поэтому они бросились одновременно и на грудь, и на спину, и с боков облепили.

Они кричали наперебой: «Там, там, там….», и указывали на дорогу за палаткой.
«Ну что там?» — я ничего подозрительного не видел. Никого, кроме нас, не было. Абсолютная тишина и замечательная крымская кромешная темнота. Лишь догорающие угли костра давали немного света.
«Там мужик за мальчиком гнался!»
«Опаньки, и где же он гнался, если я сижу у дороги, мимо меня никто не проходил. Кстати, и в палатке вашей окон нет. Вы уже спали, так откуда вы взяли, что мужик был, да еще вдвоем с мальчиком, за которым он гнался?» Я старался говорить спокойно, убедительно, чтобы страх и паника уступили место рассудительности. И мне это удалось. Хоть далее последовало объяснение, но мое спокойствие уже оказало необходимое воздействие, и попытки залезть мне на голову прекратились.
«Да он знаешь, как топал своими сапожищами?»
«Не знаю… Если бы он топал, то обязательно бы протопал мимо меня, а никого не было. Собственно, как и звука шагов. Палатка входом расположена к костру. Я полностью контролирую ситуацию. Никого не было».
Девушки по моему приглашающему жесту присели вокруг костра. Ребята, разбуженные визгом, уже быстренько обежали всю территорию и подтвердили, что никого и ничего поблизости нет. Но нужно было убедительное объяснение, и я его на ходу придумал. Оно было глупенькое, не соответствовало правде, но необходимое терапевтическое действие оказало.
«Это была собака!» — сказал я уверенным тоном.
«Собака?» — недоверчиво переспросили меня.
«Ну да, собака. Она пробежала по дороге и скрылась».
«А разве собаки топают?» Вопрос был законный.
«Вы знаете, какие у собак когти?» — Девчонки задумались. – А теперь посмотрите, что за дорога. Это же не асфальт, а просто выровненная скала. Да еще стройка незаконченная. Тут любой звук разносится очень громко. Вот вы и навыдумывали мужика, да еще и ребенка. Давайте, признавайтесь, что человеческого языка вы не слышали, а слышали только звуки топота». – Я замер в беспокойстве, но девчонки не подвели. Они признались, что действительно, кроме топота, ничего не слышали. Остальное были лишь фантазии, порожденные страхом.

Мы подкинули дровишек, посидели еще немного вместе. Когда все окончательно успокоились, я отправил всех отдыхать, а сам посидел, размышляя о том, что же на самом деле услышали девушки. Но так и не догадался, пока мой брат в Крыму не объяснил, что именно подобным образом громко топают ежи. «Прямо не отличишь от шагов человека», — сказал он. – «Так они еще и хрипят, бывает, будто мужики. В темноте могут очень сильно напугать». Вот ведь оно как!

Армия. Как я стал диверсантом

Опубликовано

Не знаю, почему, но жизнь моя полна приключений… Причем приключения эти я нахожу сам на свою … эту, как ее… шею. Так было и в этот раз.

Дело шло к дембелю… Уже обрились наголо в честь 100 дней до приказа, получив за это от ротного полагающихся звездюлей и, естественно, начали работать над своей физической формой. Имеется в виду, выделяющимся мышечным каркасом. Форму нам наша служба и начальство не позволяли потерять. Составы с углем и цементом приходили с завидной регулярностью. На постах за сутки мы проходили по несколько километров. Так что жаловаться на отсутствие физических нагрузок было глупо. Но нагрузки эти не приводили к видимым на теле изменениям. Все мы оставались худощавыми, мышцы не бугрились, а из армии приходить доходягами у нас было не принято. Поэтому накачивание мышц перед дембелем было обязательным, если ты хотел сохранить уважение к себе сослуживцев.

Не избежал этого и я. Наметив программу занятий, я обзавелся спортивной формой и кроссовками из нашей пересылки, где был назначен за старшего (одежда все равно резалась и выбрасывалась после переодевания в солдатскую форму), и начал бегать вечером, после ужина. Ну а куда у нас побежишь, да еще и в гражданке? Только по своему родному аэродрому, где стоят свои часовые: только они не сдадут. Хоть начальства в частях после 7 вечера практически уже не бывает, кроме дежурных офицеров, но мало ли чего? Вот только маршрут несколько маловат. Приходится несколько раз бегать взад-вперед, а это скучно – согласитесь!

Вот я и стал бегать по параллельной рулежке в сторону соседней части. Сначала немного, потом все дальше и дальше… Вот и добегался! Однажды, когда я бежал как раз по этой рулежке, то услышал впереди рев двигателя пока еще не видимой Шишиги (ГАЗ-66), но не нашей ротной, а чужой, и сразу же повернул назад, на всякий случай прибавив хода. Услышал за спиной, как Шишига вылетела на рулежку, как ее занесло от резкого поворота на бетонке, как заревел двигатель на высоких оборотах. Она неслась за мной… Это было ясно. Никого другого в пределах видимости не было. И я явно не успевал… Не успевал добежать до ближайшего поста, где стоял часовой нашей роты. Если бы я добежал, то никто бы не смог близко подойти… И пожаловаться бы тоже не смог… Я разводящий, я выставляю курков на посты, и никто бы ничего со мной потом сделать не смог. Если бы я успел добежать… Но я не успел…

Шишига пролетела мимо меня, и с визгом шин затормозила так, что ее развернуло. Из кузова посыпались солдаты, которые бросились ко мне, наставив автоматы, и окружили меня. Вперед выступил бравый старший прапорщик. Бравый не по росту, а по чувству собственной важности. Росточком-то как раз его бог обидел, а вот апломбом наградил выше крыши. Ничем не примечательный, простой мужик, голосом он обладал великолепным, настоящим командным. И пользовался он этим преимуществом с видимым наслаждением.

— Вы диверсант и вы арестованы, — с видимым наслаждением заявил он.
— Я военнослужащий соседней с вами части, — ответил я.

Притворяться, что я совершенно спокоен, было не очень легко, и я боялся, что голос мой дрогнет. Поэтому сказал лишь короткую фразу. Старший прапорщик выжидающе смотрел на меня, ожидая, видимо, еще какой-то реакции, но был разочарован моим молчанием. Ну как же? Такая эффектная погоня, небось солдат по тревоге поднял, рев двигателя, скрип тормозов, визг шин, и в итоге обычный парень в гражданке, который не падает на колени, не кричит от страха, не умоляет его отпустить. Да и свои солдаты тоже уже начинают непонимающе переглядываться, не зная, что делать дальше.

— В части разберемся, садись в машину.

Ну что ж, в части, так в части. Я сел в машину, солдаты за мной. Конечно, мне было не по себе. Внешне я этого не показывал, но внутри шел активный мозговой процесс, просчитывающий варианты развития событий. Получалось, что меня могут сдать моему командованию, и я бы загремел на губу. За самоволку. Могли отпустить… Других вариантов вроде бы не было. Но я ошибался. Оказывается, был еще и третий вариант, который старший прапорщик и придумал.

После допроса старшего командира, которому я без утайки и всякого геройства сразу же назвал номер своей части и перечислил все командование, интерес ко мне был потерян, и старшему прапорщику пришлось принимать решение о моей дальнейшей судьбе. Было понятно, что он не доволен результатом организованной погони, но я никак не мог предположить, чего он выдумает.

Прежде всего он меня разул, запер кроссовки в каптерке, и заявил, что отдаст мне их только тогда, когда я вымою полы в столовой. Я просто ответил, что не стану этого делать. Тогда он привел меня в столовую, где как раз занимались уборкой человек 6 солдат уже большого срока службы (это видно по форме) и заявил, что если они не заставят меня убираться, то он их сгнобит на плацу. После чего, гордо подняв голову, удалился.

— Начинай, — сразу же сказал тот, что был, по всей видимости, старшим. Остальные окружили нас. Повеяло напряжением.
— Вы, мужики, извините, но я дембель, и мыть полы не буду.
— Да мы все здесь дембеля. Видишь, наша часть ушла на учения, а мы остались. Вот и приходится самим все делать.
— Все равно не буду. Хоть убейте.

Они замолчали. Потом разошлись, и начали убираться. Я присел на уголок стола. С него было проще встать в оборону. Со стула можно было уже не успеть подняться. Вошел старший прапорщик. Увидев, что я не работаю, он сильно прессанул ребят, пообещав им кар страшных. Я стоя выслушал все это. Солдаты стали смотреть на меня неприязненно. Но я- то чем был виноват? Незачем хватать кого ни попадя, а потом не знать, что делать дальше.

Посовещавшись, они подошли ко мне всей кучей и предложили:
— Слушай, ты видишь, что у нас выхода нет. Бить тебя мы, конечно, не будем. Нам на дембель еще… Но если ты нам поможешь, то мы готовим сейчас жареную картошку с мясом – присоединяйся. Да, и еще: мы тебя проводим через наши посты.

Такой поворот событий стал той последней каплей, которая убедила меня смириться. На одной чаше весов была самоволка, близящаяся вечерняя проверка личного состава, на которую я уже явно не успевал, из-за чего по части должна была быть объявлена тревога, самодур-прапорщик, отобравший обувь и не знание расположения постов в неизвестной для меня части, даже если бы я сбежал босиком. Ведь на улице уже стемнело. На другой был очень редкий в армии вкусный ужин, возврат обуви и провод через посты. О моем позоре в мытье полов в нашей части вряд ли бы кто узнал, так как никаких связей и контактов у нас не было. И еще оставалась возможность того, что дежурный по роте сообразит не поднимать тревоги. Во всяком случае, хотя бы часов до 12 ночи. И, наконец, сама столовая. Это была очень маленькая столовая, и она была явно не солдатской. Во всяком случае, соответствовала нашей офицерской столовой для летного состава. Мыть полы здесь было одно удовольствие. Вся уборка заняла у нас минут 30. Потом еще минут 40 готовили себе ужин. Потом ели. Потом искали прапорщика, который сделал удивленный вид, что я все еще здесь. Как будто это не он разул меня.

Ребята, как и обещали, провели меня через посты. Сам бы я ни за что не прошел, не попавшись. Пришел в роту уже после полуночи, и застал дежурного по роте в состоянии паники. Он мне долго выговаривал, как я его подставил. Я молчал, понимая, что он абсолютно прав. Ведь у нас принято даже в случае самоволки предупреждать дежурного по роте, а тут я просто пропал. В принципе, он очень рисковал, не доложив начальству. Это правда. И он хотел знать, где я был, и что со мной случилось. А я его слушал и молчал. Я так никогда никому и не рассказал, что был захвачен в качестве диверсанта, и мыл полы в чужой части. Я…. Дембель….

Армия. Ах, эти самолетные винты

Опубликовано

Самолетные винты оставили самое неизгладимое впечатление от армии. Казалось бы, что в них такого примечательного? Ан нет! Есть у них нечто очень запоминающееся. Их необыкновенная упругость! И узнаешь ты об этом быстро и беспощадно, так, что уже никогда не забудешь.

Принято думать, что в российской армии мало, или почти нет самолетов с винтами: как бы уже давно летают лишь реактивные истребители, бомбардировщики и транспортные самолеты. Не знаю, не знаю, но очень сомневаюсь… Во всяком случае, лет так 30 назад, в основном все военные самолеты, кроме истребителей, быть может, были винтовыми. Транспортными лошадками для перевозки грузов были АН-12 и АН-26, для перевозки людей на небольшие расстояния использовался АН-24. Были и другие самолеты, о которых на всякий случай говорить не буду, чтобы случайно чего-нибудь не разгласить. Но и они в большинстве были винтовыми.

Практически у всех самолетов винты находятся довольно низко – так, что во время обхода поста часовому нужно каждый раз лавировать, обходя их, чтобы не стукнуться головой о нижнюю лопасть. Почему нижняя лопасть всегда висела вертикально вниз, для меня загадка… Может быть, существует специальная инструкция на этот счет, но мне о ней не известно. Во всяком случае, я бы советовал изменить это правило в целях безопасности часовых, охраняющих эти самолеты и днем и ночью. Слово «Ночью» в этой фразе является ключевым. Именно ночью «курки» (часовые) по-настоящему знакомятся с самолетными винтами.

Во время ночной смены, чаще всего с 2-х до 4-х утра, желание спать невыносимо. Особенно если ты поспал всего лишь час двадцать, и разбудили тебя пинками. Нет, ничего страшного в самих пинках нет. Это такая побудочная система, выработанная столетиями военной службы. Агрессивные крики сразу нескольких человек: «Подъем, выходи строиться, все на посты!», жесткие лежаки без одеял с подушкой в виде шапки-ушанки зимой, и тоненькой пилоточкой летом, удары ног в сапогах по лежакам, естественно, а не по людям – все это делается по-договоренности между теми, кто ложится спать, и теми, кто обязан их вовремя разбудить, чтобы произошла смена постов, и служба в равной, и потому справедливой мере, ложилась на всех поровну. Каждая из трех смен четырежды за сутки успевала выступить как в качестве побудчиков, так и пробуждаемых.

И все же спать больше всего хочется именно с 2-х до 4-х утра. И чтобы ты не делал – пел, плясал, кричал, пытался вспомнить о матери или любимой девушке, даже бегал – ничего не помогает. Все равно наступает момент, когда глаза закрываются, а тело продолжает двигаться. Это сумеречное состояние перехода от бодрствования в сон, и продолжаться оно может не несколько секунд, как обычно бывает в кровати, а несколько десятков секунд, или даже минуту. Все зависит от длины поста и встреченных препятствий. Препятствия могут быть в виде неровности грунта, ямки какой-нибудь, забора, столба, контейнера, или стены, но самым страшным является винт самолета.

Когда в таком вот расслабленном состоянии, с закрытыми глазами, на очень небольшой, в общем-то, скорости, «курок» встречается с самолетным винтом «нос к носу», происходит следующее: винт коротко вздрагивает, часовой взлетает, летит спиной вперед, и падает метрах в двух от места столкновения, уже с разбитой мордой и полностью проснувшийся. Раны, наносимые винтами часовым, отличаются особой жестокостью: много крови, синяки под глазами и сильный шок…

Причиной столь сильных повреждений лица является необыкновенная упругость самолетных винтов. И чтобы она проявилась в полной мере, именно должно быть стечение всех обстоятельств: полная расслабленность человека, неожиданность столкновения, и два участника этого события: часовой и самолетный винт. Никто не избежал знакомства с отлично сделанными винтами самолетов.

Поэтому когда с поста приезжал «курок» с разбитой мордой, начальник караула лишь качал головой: «Что, спал на посту? Да не мотай головой, у тебя на лице все написано! Ладно, ротному доложу». Докладывал он не для того, чтобы наказали часового, а для того, чтобы не начали расследование по факту избиения неустановленными лицами военнослужащего срочной службы. А таковое обязательно происходило, если бывал избит молодой солдат. А вот о «старичках» отцы-командиры так не заботились. Но это уже другая история.

Горный обман зрения

Опубликовано

В этот раз я шел последним. Так получилось, что «велик» барахлил с самого утра. То одно, то другое… «Лишь бы не трещотка», — как молитву, повторял я про себя, и нажимал на педали осторожно, без рывков, стараясь изменять скорость равномерно. Это было совсем непросто, учитывая, что шли мы в горах Алтая, и дорога то поднималась в гору, то спускалась, редко когда шла ровно, но в любом случае асфальт оставлял желать лучшего. Многочисленные выщербины с открывшейся щебневой основой заставляли объезжать их, так как велосипед – не машина, и для него тряска по щебенке не только не комфортна, но может быть просто опасна. Соскользнет колесо с крупного камня, и пару спиц выщелкнет. Колесо выгнет, и тут уж как повезет. Скорее всего, придется править колесо коленкой, пока не доберешься до привала, а оно снова и снова будет задевать за валики ручного тормоза, заставляя сильнее крутить педали, чтобы не отстать от группы, отнимая силы и выматывая.

Велотуризм – вообще, не для слабонервных. Это спорт, хоть и со своими особенностями. Ты можешь приехать в пункт назначения на пару часов позже, но искать место для ночлега придется в темноте, дрова искать для костра, разбивать палатки, но труднее всего, конечно же, чинить велики. В темноте это не просто сложно, а порой почти невозможно. Спицу вкрутишь, а кончик ее в ободе напильником сточить, чтобы не проколоть камеру, не видно. Приходится щупать. Да и биение колеса, которое нужно свести к минимуму, если уж не устранить совсем, тоже лучше регулировать при дневном свете. Вот и выбирай: то ли красотами любоваться, то ли скорость заданную держать 20 км в час. Час проехал – 10 минут на отдых, час проехал – 10 минут лежишь на обочине, и так весь день, всю неделю, или даже, как, например, в этот раз, весь месяц.

Поход на Алтай был пятой, то есть высшей категории сложности: он включал бездорожье, горные тропы, перевалы, тайгу, переправы и, конечно же, некоторое количество асфальтированных дорог, пусть даже и не самого лучшего качества. Мы все равно ценили эти дни, и старались наверстать ранее упущенное время, если такое вдруг образовывалось. Но даже разбить стоянку пораньше на часик уже было здорово: тогда можно было успеть что-то простирнуть, что-то починить, или даже просто немного подольше отдохнуть. К сожалению, наши спортивные велосипеды, коих в Советском Союзе было четыре вида: «Спорт», «Спутник», «Старт» и «Старт-Шоссе», мало отличались друг от друга. При спортивных нагрузках хоть немного, но они требовали ремонта каждый день, и потому отдых начинался лишь после приведения их в рабочее состояние к следующему дню. Ведь какова машина – так ты и поедешь. Чем лучше велосипед отрегулирован, тем меньше сил уйдет на маршруте. А силы учишься ценить, когда наступает их предел.

Первые три, четыре, или даже пять дней молодые парни, кровь с молоком, даже в гору крутили педали, не слезая с велосипедов, а ведь в то время у велосипедов было не 32 скорости, а всего четыре, или пять. Они просто не были предназначены для длительной езды в гору. Но сил было «море», здоровье отменное, красота вокруг необыкновенная – вот и хотелось показать всему миру, всем окружающим, какие мы сильные. А ведь велосипед кроме седока килограммов семидесяти-восьмидесяти нес еще рюкзак со снаряжением килограммов шестнадцати весом, надежно прикрученный к самодельному багажнику из титана. Титан очень легкий и прочный металл, но при ударе ломается, и сварить его при отсутствии специального оборудования невозможно. Поэтому, как понимаете, падать нам не улыбалось, а то весь поход пришлось бы тащить рюкзак на плечах, а это физически невозможно, поэтому пришлось бы сниматься с дистанции.

Вот в такой ситуации, где-то уже в середине похода, когда усталость уже накопилась, но еще не ломала психику, наша группа из 12-ти человек шла (ехала пока еще) по горной дороге в алтайских горах. Был сентябрь, уже похолодало, калина как раз была красная, когда мы заезжали в дом-музей Василия Шукшина, но на Алтае в основном солнечно, и одно это придавало сил и улучшало настроение. По сторонам дороги росли деревья – сосны, ели, кедры. Хвойные деревья всегда зеленые и при отсутствии снега не дают понять, что скоро зима. Лишь холодная роса по утрам, да ночной холод предупреждали нас, что задерживаться не стоит. Снег мы видели, когда на одну из вершин наползла сизо-багровая туча, а когда через пять минут слезла с нее и лениво поплелась дальше, вся вершина, будто отчеркнутая по линейке карандашом, стала ослепительно белой.

Сейчас я ехал замыкающим в группе, которая растянулась довольно сильно, так что половину ребят я уже не видел, и довольно давно. Машин не было никаких, собственно, как обычно на таких практически заброшенных дорогах. Светило солнце, но было оно уже очень низко. Близился вечер. И вот тут что-то хрустнуло, и педали быстро закрутились вхолостую. Я мысленно выругался, хотя, может даже и не мысленно, нажал на тормоз, остановился, оперевшись на левую ногу, но стоять было некогда. Группа уходила, никто не оглядывался, напряженно работая ногами. Пока я думал, крикнуть, или нет, последний велосипедист скрылся за поворотом, и я остался один. «Ничего», — подумал я, — «догоню». А руки уже привычно доставали инструмент из подсумка, застегивали его, чтобы при переворачивании не рассыпался тот, что мне был не нужен, перевертывали велосипед, ставя его вверх колесами на руль и сиденье. Два движения ключом, придержать суппорт, чтобы не зацепило, одним движением снять заднее колесо. Специальным ключом с рожками за три секунды отвернуть прижимную гайку с набора шестеренок, вынуть ее, подцепить пинцетом и вынуть две сверхтонкие шайбы, вынуть остатки ластика, игравшего у нас роль пружин, вынуть и прочистить собачки и все – разборка закончена. Если какие-то шарики из рассыпного набора шарикоподшипников прилипли к шайбам и вылетели, то их на тряпочку, вставлю пинцетом при сборке. Теперь отрезаю кусочек ластика, который специально вожу с собой, сине-белого, мягкого, строго определенной формы и размера, иначе работать не станет. Пинцетом вставляю эти кусочки, отжав собачки, кручу набор шестерен, слышится приятное звонкое пощелкивание – все в порядке. Теперь быстро собираю, ставлю и сразу регулирую колесо. Переворачиваю велосипед, складываю ключи, запираю подсумок, ремонт закончен. За все про все прошло около пяти минут. Да еще по минуте на остановку и сбор инструмента. Когда я в первый раз ремонтировал трещотку, у меня ушло два с половиной часа. Сейчас я мог отремонтировать любую поломку буквально за минуты.

«Нормально», — подумал я, — садясь на велосипед и начиная движение, — «за полчаса догоню». Нужно было налегать на педали, что я и делал, а велосипед поехал как-то неохотно. «Что такое», — заметалась мысль в голове, — «тормоза, колесо выгнуло, что-то не так сделал?» А велосипед не хотел ехать, причин этому никаких не было, дорога была абсолютно ровной, ни в гору, ни под гору, ехать я должен был со скоростью 20 километров в час, а я, уже встав с сиденья, и изо всех сил давя на педали, лишь чуть двигался. А группа в эти драгоценные минуты уходила все дальше и дальше. Начиналась паника, я давил на педали, а велосипед не ехал, как будто его держала невидимая сила. Нужно было остановиться и проверить его еще раз, но на это уже не было времени. Минуты тикали, мой простой уже достиг пятнадцати минут и, следовательно, в выматывающем режиме мне нужно было работать уже не полчаса, а час. А велосипед так же чуть двигался. Поняв, что пешком я смогу двигаться быстрее, я соскочил с велосипеда, и стал толкать его, но так как уже выдохся, и машина чем-то задевала, я уже просто от отчаяния зарыдал. Изо всех сил толкал велосипед и рыдал в голос. Не удивляйтесь, многие мужики не выдерживают таких нагрузок в горах, или тайге, и срыв пережили многие. Мне повезло — я был один, и никто этого не видел. Я понял, что сил у меня больше нет, и решил преодолеть очередной поворот дороги и лечь отдохнуть – все равно поправить уже ничего было нельзя. Потом проверю еще раз велосипед, налажу его, и попробую еще раз догнать группу, но скорее всего сделаю это уже ночью, на привале.

Я миновал поворот, и совершенно для себя неожиданно вдалеке увидел всю нашу группу. Они, так же как и я, шли пешком, толкая велосипеды перед собой. «Боже мой, да это же оптический обман», — понял я, ведь нас же предупреждали перед походом об этом. В горах иногда создается иллюзия, что дорога идет вниз, а она на самом деле идет вверх, или наоборот. И тогда следует не обращать внимания на то, что ты видишь, а ориентироваться по ощущениям. И скорости следует подбирать тоже по ощущениям. Глаза перестают поставлять достоверную информацию. Для автомобилистов это не так принципиально, а вот для велосипедистов это жизненно важно.

Я все-таки отдохнул – пять минут, не больше, но еще больше отдохнула за это время моя душа. Я не сдался, я справился, преодолев этот поворот. Прошло отчаяние, я снова был вместе с ребятами, и все было ХА-РА-ШО!


Авторские права защищает Международный юридический центр «Номос»

Нижний Новгород,
ул. Маршала Казакова, 3
+7 (831) 312-32-45


Подписывайтесь в соцсетях: