Я поднял голову – и увидел…

Как сеть бывает сплетена, так и люди были сплетены в сеть живыми, вывешены на высоте и оставлены там умирать, в мучениях, страхе и безысходности. И даже самые мужественные, вынужденно касаясь руками и ногами других несчастных, не могли противостоять чувству всепоглощающего страха, передающегося по телам, как электрический сигнал, постоянно усиливающийся при очередном витке. Это потом, через некоторое время, страх уступит место усталости и тупому равнодушию, а сейчас паутина из человеческих тел излучала в пространство ужас, ужас и только ужас…

Я вошел в замок…

Коридор был широкий. Стены выкрашены в красный цвет. Слева было установлено большое зеркало, опирающееся на низкий диванчик без спинки квадратной формы. Было непонятно его предназначение, пока я не увидел маленького несчастного мальчика, сидевшего со скрещенными ногами на этом диванчике и печально смотрящего на свое отражение. Он услышал мои шаги, повернул ко мне голову – и я увидел… Непропорционально большая круглая голова, такие же круглые и немного красноватые глаза. Нос я не запомнил, так как все внимание мое поглотил рот – безобразно широкий, приоткрытый, как будто в улыбке, но улыбкой это не было, собственно, как и гримасой – просто рот был от уха до уха открыт самой природой. Но самое неприятное ощущение вызывали зубы. Они были редкие, и как сабли острые – острые не по режущей способности, а по форме – словно угольники, они из нижнего ряда входили в пазы верхнего ряда при смыкании, или должны были входить, судя по взаимному расположению. Собственно, и по остроте скорее всего они были острее кинжалов. Маленький вампир, но не совсем обычный – уродец, понял я. Он смотрел, как я подхожу, и в глазах не отражалось никакого чувства. Я подошел, остановился, протянул руку и погладил его по голове.

— Ничего, ничего, все создания божьи страдают. Что уж тут поделаешь?

Он посмотрел мне в глаза, а потом медленно повернул голову к зеркалу. Он ничего не сказал, и мне было больше нечего ему сказать. Я пошел дальше, тряся и потирая правую руку: ее свело от холода, который пронизал при соприкосновении с головой ребенка. Мне стоило больших усилий проговорить до конца фразу, которую я уже начал говорить, еще только протягивая руку. И больше я ничего сказать не смог из-за боли холода в руке. Видимо, ребенок знал об этой особенности своего организма, и потому принял меня равным себе… Во всяком случае, так мне хотелось бы думать. Ведь по иронии судьбы я стал говорить о страдании и одновременно невыносимо страдал от леденящего холода в руке. И я не мог себе позволить под взглядом ребенка даже изменить выражение лица, в голос допустить иные нотки. Ирония судьбы… Как это было бы смешно, не будь так больно.

Кто же ловит людей, связывает их в сети, заставляя страдать от ужаса, и оставляет умирать на высоте от обезвоживания, подобно мухам в паучьей паутине? Вряд ли это ребенок-вампир. Скорее всего, здесь есть личности и покруче. Вот только я их еще пока не видел, и не был уверен, что так уж сильно хочу увидеть…

Их было двое – мужчина и женщина – руководители новой школы, набиравшие детей отовсюду, где было только возможно. Девочка боялась их. Она уже однажды сбежала, и те ее не нашли. Она просто обманула их, попросившись взять любимую игрушку в своей комнате, а сама со всех ног кинулась бежать из дома в лес. Вернулась она лишь поздно вечером, уже в темноте. Сначала долго прислушивалась, и лишь только убедившись в том, что родители дома одни, вошла в дом. Тогда она едва не закатила истерику, прося и требуя, чтобы ее не отдавали к этим страшным людям. Но то, что это люди страшные, почему-то видела она одна. Родители считали их приятными и умными.

Те так хорошо описывали перспективы, которые ожидают детей, которые получат столь хорошее образование, что родители просто переставали замечать их глаза, всегда широко распахнутые, и какие-то холодные. Возможно, они списывали эту особенность на счет физического недостатка. Ведь всем известно, что у некоторых людей бывают глаза на выкате, но эти люди на самом деле не плохие, у них просто есть такое заболевание. Но девочка-то видела, что неподвижность взгляда директоров новой школы не от болезни, а вызвана другой причиной, которую она не могла понять сама, а родители ее этого не замечали. Так что после долгих разговоров и уговоров она все-таки оказалась здесь, и вот сейчас стоит за приоткрытой дверью в кабинет директоров, и смотрит на них тайком, сквозь небольшую щель, оставленную незакрытой дверью.

Она видела, как двое родителей привели троих своих детей в эту школу и прошли в кабинет директоров. Они были веселы, и мальчики тоже. Родители хотели оставить детей в школе на целый курс, а те предвкушали, как будут играть без родительского контроля. Они переговаривались друг с другом, исподтишка толкались и все это время хихикали. Все трое были разного возраста, видимо, погодки, или как это там называют взрослые: приблизительно девять, восемь и семь лет. Лишь она одна знала, что это последние часы счастья, во всяком случае, для детей. Родители еще долго ничего не будут знать. Что-то было нужно делать.

Девочка вышла из-за двери, спина напряглась и выпрямилась, голова сама по себе непроизвольно задрала подбородок (она и потом неоднократно удивлялась этой особенности своей головы), немного деревянным шагом прошла вперед в кабинет. Мужчина-директор стоял, наклонившись над большим, заваленным бумагами, столом, а женщина-директор стояла к ней спиной. Они что-то перебирали на столе, пытаясь найти какие-то бумаги. Родители оказались один впереди слева, а мама впереди справа, дети немного ближе, но тоже справа.

— Двадцать школьников сбежали из школы! – слова сами вырвались из ее рта, причем довольно звонко. Это была ложь, и она это знала. Так же, как и они. Женщина-директор замерла и начала медленно поворачиваться всем телом, как большая змея, как будто уже зная, кого увидит перед собой. Мужчина-директор неторопливо распрямился, глядя ей прямо в глаза. А вот мама детей среагировала быстро.

— Это как же понимать? С детьми, что, плохо обращаются?

Она заметно заволновалась.

— Это плановая экскурсия, я в курсе. А вот ты, видимо, нет.

Женщина-директор смотрела прямо в глаза девочки. Потом начала неторопливо придвигаться. Это не было похоже на шаги. Девочка не могла отвести взгляда, и потому видела лишь ее лицо и неподвижные глаза.

— Запомни два правила.

Она больше не произнесла ни звука, но в голове сами собой сложились слова, образовавшие текст. Девочка постаралась запомнить его, но поняла, что не сможет запомнить с первого раза.

— Я могу переспрашивать?

Женщина-директор молча смотрела ей в глаза.

– Ну, хоть иногда?

Она знала ответ еще до того, как та раздвинула губы для единственного слова:

— Нет.

Глаза придвинулись, всмотрелись пристальнее, голова закружилась, и девочка оказалась в темноте. Она поняла, что заснула, и ее сознание каким-то образом насильственно вытолкнули из тела. Она летела сквозь тьму куда-то, где не было ориентиров. Полет длился бесконечно долго, сознание стало затуманиваться, но она знала, что сохранить сознание необходимо, иначе она забудет свою сущность, и когда вернется в тело, если конечно вернется, то это будет уже другой человек, не она, а она перестанет существовать, и ее просто не будет. Страх начал подниматься, но она подавила его, не желая поддаваться панике. Однако чувство страха сыграло и положительную роль: осознанность стало удерживать легче. Вокруг была темнота, но темнота была прозрачной, сквозь нее было все видно. Вот только разглядывать было нечего. Ее несло целенаправленно, но был ли это верх, низ, право, или лево, понять не представлялось возможным.

— Как я найду дорогу назад? – подумала она испуганно.

* * * * * * * * * * * *

«Белый свет, белый свет, белый свет, белый сон…» — Мелодия звучала в уме, она мысленно начала напевать знакомые слова. – «Почему мои глаза закрыты? Наверное, нужно их открыть. Странно, не открываются. Может быть, сейчас ночь, и я открыла их, но темно и ничего не видно? Мягкое одеяло, я лежу в кровати. Это не моя кровать. Где это я? Попробую встать». Мысли быстро скакали.

Девочка откинула одеяло, свесила с кровати ноги, потрогала пальчиком ноги пол – он был теплый и мягкий – поставила всю ногу, затем вторую. Пол был покрыт ковром, или чем-то похожим на него. Правая рука поднялась, чтобы на всякий случай проверить глаза, и вдруг встретила повязку… Глаза были закрыты повязкой, обмотанной вокруг головы, не затрагивая ушей, не очень туго, но странно… это было странно… «Где я? И почему повязка?», подумала девочка, и тихо позвала:

— Мама! – Затем громче:

— Мама!

Звук голоса непривычно пролетел по незнакомому помещению и вернулся ослабевшим. Комната была большая, это было ясно по отголоскам, отразившимся от нескольких препятствий и глухому эху, возникающему, когда оказываешься в музее, библиотеке, или классе.

«Класс!», осенило ее. «Я в школе, я приехала в школу, потом директорский кабинет, глаза директрисы… Все, больше ничего не помню. Тогда что со мной?»

— Кто-нибудь! Ответьте!

Тишина была абсолютной. Девочка вслушивалась изо всех сил, чтобы расслышать хоть что-нибудь. Наконец где-то хлопнула дверь, и она стала вслушиваться еще сильнее, надеясь, что кто-нибудь идет к ней, чтобы проведать ее. Наконец она услышала вдалеке шаги, которые начали приближаться. Она напряглась, готовясь закричать, если вдруг шаги начнут удаляться, но, слава богу, они приближались, и было уже понятно, что кто-то идет в ее сторону.

Магазин, если это был магазин, появился ниоткуда. То есть его до этой минуты не было, не существовало, его никто не видел. И вдруг в скальной стене высотой метров 5, образовавшейся при прокладывании этой дороги, появился магазин: настоящий, с вывеской, высокими витражными окнами, пусть и не большими, метра 2 шириной, а также входом – с неким подобием намека на крылечко. Во всяком случае, была одна широкая деревянная ступенька перед входом и козырек такой же ширины, опирающийся на два резных столбика. Столбики и входная дверь со стеклом в верхней части были покрашены в белый цвет. Белая вывеска была чуть выше уровня окон и потому не загораживалась козырьком. На ней золотыми буквами с красивыми завитушками, далекими от легкомысленности, было выведено слово «ЗОЛОТО».

Народ начал собираться почти сразу. На площадке, где была остановка и всяческие торговые ларечки, всегда было многолюдно. Сюда приезжали, отсюда уезжали, здесь можно было перекусить, выпить, поговорить, пообщаться, подождать друзей, провести встречу. В общем, это была главная площадь примыкающего горного поселка, не имеющего ровных улиц, а разбросавшего свои дома по всему склону горы в местах чуть более пологих, чем отвесная стена. Это было единственное ровное место, лишь чуть скатывающееся как раз в сторону срезанной скалы и начинающемуся правому повороту, а за ним и левому, и мы здесь ждали автобус, чтобы спуститься в долину.

Люди подходили к дороге, но никто не спешил вступить на нее. Образовавшаяся линия оттенила темные одежды людей от серо-белого от мелкой крошки и пыли полотна дороги. Магазин же выглядел красиво-чуждым и людям, и дороге, и всей окружающей местности. В таком месте не могло быть такого магазина, но он был! Первым вперед двинулся мужчина – не большой, худощавый, с черными, как у большинства местных жителей, волосами. Остальные тоже продвинулись, но с опаской. Любопытство овладело людьми как липучка: оно притягивало, и сил сопротивляться не было. Никакие доводы разума, звавшие убираться отсюда подобру-поздорову, так как событие попахивало чертовщиной, почему-то почти никому не приходили в голову. Лишь я, как во сне, наблюдал за развитием событий, не двинувшись с места.

Я был здесь никто, просто проезжий, и права давать советы у меня не было. Конечно, я бы посоветовал организовать охрану места, пригласить органы власти, собрать комиссию, расследовать происшествие… Но местные поступили проще: они сами придвинулись вплотную к магазину и мужчина, двинувшийся первым, вошёл внутрь. У него, собственно, уже и выхода не было другого. Попробовал бы он остановиться, и все назвали бы его трусом. Вот так порой местные традиции решают сложные вопросы разведки. Его не было довольно долго, но люди не намеревались ждать. Как только он вошёл, наиболее быстрые метнулись к окнам и прижались к ним носами. Пара минут, и они тоже вошли внутрь. Остальные стали заглядывать, но уже не входили, так как магазинчик оказался маленьким, и все не смогли бы войти при всем желании. А ведь еще нужно было соблюсти достоинство: не спешить, не расталкивать всех руками, а пропускать старших вперед, вежливо раскланиваться и продвигаться ко входу, при этом как бы совершенно не заинтересованно. Поэтому все просто встали на дороге, и стали ждать, когда кто-нибудь выйдет.

Первым вышел не только тот мужчина, что вошел первым. Вышли сразу несколько человек, и среди них одна женщина. У всех были золотые волосы… Вокруг все замерли. Никто ничего не говорил и не спрашивал. Как до этого любопытство захватило людей наподобие резины, так сейчас онемение опустилось на всех присутствующих, как возле магазина, так и на этой стороне дороги. Они не спеша перешли дорогу, причем увлекли за собой большую часть любопытных от магазина, решивших сначала все же разобраться в ситуации, и оказались в центре внимания.

Их обступили, трогали, гладили волосы, охали и ахали. Кто-то быстро начинал пробираться сквозь толпу, бежал в таинственный магазин, и через некоторое время возвращался уже с золотыми волосами. Большинство, впрочем, остерегалось. Но стоило магазину закрыться, как многие тяжело вздохнули, пожалев о своей осторожности. Впрочем, кто-то из золотоволосых тут же сообщил, что магазин откроется завтра в восемь утра, и народ облегченно засмеялся – сначала по-хорошему, а потом, представив себе, какая очередь соберется с самого утра, и какая давка начнется, уже взахлеб: с кашлем и прерывистым дыханием.

Одна молодая женщина, явно не местная, с длинными волосами, которые она распустила, чтобы все могли полюбоваться золотым светом, излучаемым ими, все перебирала волосы, и, обращаясь ко всем и каждому, говорила:

— Вот, посмотрите, какие они красивые. – и протягивала на ладони, чтобы окружающие могли погладить их, как бы подтверждая, что ей не снится, что это не обман, а все вокруг видят то же, что и она. Волосы действительно были красивыми, длинными, шелковистыми. Они, хоть и стали золотыми, не приобрели жесткости металла, а сохранили свои свойства. Было полное ощущение, что волосы просто покрасили. Было совершенно непонятно, стали ли волосы на всю глубину золотыми, или только покрашены сверху подобно обычной краске для волос.

— Смотри, — толкнул меня в бок Рык, — Рогоносец тоже покрасился. Я взглянул, и увидел Рогоносца с золотыми волосами. Он шел к нам, но как-то неловко, будто ему что-то мешало.

— Ты с ума сошел, — бешено вращая глазами, со злостью зашипел я. – Мы же не знаем, что это за дрянь, и как это скажется впоследствии. Мы же хотели разобраться с ЭТИМ, а ты сам….

— Вот заодно и разберемся, – ответил он. – Проведем эксперимент на себе.

— Где талисман? – все еще сердито спросил я, потихоньку оттесняя Рогоносца от толпы в сторонку, чтобы никто не слышал нашего разговора. Нами, собственно, никто не интересовался. Вокруг уже было достаточное количество людей с золотыми волосами, которые охотно рассказывали обо всем, что интересовало народ.

— На ноге, — ответил Рогоносец, и приподнял штанину.

Я с ужасом увидел на правой икре Рогоносца наш талисман в виде короны, преобразившийся и наполнившийся ужасом. Он не просто охватывал икру кольцом, он врос в кожу, став ее частью, и самое страшное – он стал кроваво-красным, как будто кровь собралась в одном месте. Корона с зубцами выглядела, как открытый кусок мяса без кожи. Рогоносец посмотрел на это чудовищное преображение своей плоти почти что равнодушно, и опустил штанину.

— Что, что это такое? Как он туда попал? – у меня перехватило дыхание.

— Не знаю, — спокойно и отрешенно ответил Рогоносец. – Когда я туда вошел, талисман был на руке, а когда вышел, то уже в таком вот виде.

— Видимо, талисман пытается спасти от чего-то страшного – но от чего?

Вопрос был риторическим, и никто не стал на него отвечать. Но отвечать и не пришлось. Один из мужчин в толпе обратил на себя всеобщее внимание, когда, устав от того, как все рассматривают и трогают волосы молодой женщины с золотыми волосами, вдруг ощутимо напрягся, и прямо перед ним в воздухе образовался шарик золота. Все ахнули, а он протянул руку, коснулся его рукой в полной тишине, и золото из шарика растеклось по руке, превратив ее в золотую. Вздох ужаса и восхищения раздался вокруг. Молодая женщина, с ревностью наблюдавшая за вниманием, которое переключилось с нее на мужчину, задумалась, а потом привычным движением вытянула вперед правую руку, изогнув кисть так, как будто любовалась своими только что покрашенными ногтями, и нахмурила бровки, будто пытаясь вспомнить что-то. Неожиданно возле каждого ноготка проявились пять маленьких капелек золота, и они растеклись тонким слоем, покрыв ногти золотым маникюром. Что тут началось? Все, у кого были золотые волосы, начали формировать золото прямо из воздуха и раскрашивать себе разные части тела золотом.

Впрочем, уже через короткое время выяснилось, что использовать свое золото можно только на себя – к другому золото не прилипало. И еще одно, что было гораздо неприятнее – однажды окрашенная поверхность больше не освобождалась от золотого покрытия и не покрывалась повторно. Нельзя было также сформировать золотые монеты, или изделия из золота, чтобы потом их продать, или даже просто носить самому. Все эти открытия были сделаны здесь же, в толпе, путем простейших экспериментов на самих себе. В этот день, правда, не нашлось ни одного желающего полностью покрыть свое тело золотом, но можно было не сомневаться, что в самое ближайшее время такой эксперимент произойдет – из бахвальства ли, или подвыпившим человеком.

Я насчитал в толпе примерно двадцать человек с золотыми волосами и попытался сфотографировать толпу таким образом, чтобы эти люди попали в объектив с лица, чтобы мы потом могли найти их. Зачем мне было это нужно, я еще не знал, но привычка следовать интуиции не раз мне пригождалась.

Я оглянулся на своих товарищей. Рогоносец сидел на земле, вытянув правую ногу. Он был бледным и выглядел совсем больным.