Александр Смирнов

Армия. Я не собирался спать

Опубликовано

Я не собирался спать. Просто оставалось минут 30 до смены дневального на тумбочке, делать пока ничего было не нужно, а ноги уже устали от бесконечной ходьбы. Шел третий час ночи, и я присел на первый ярус пустовавшей крайней кровати, чуть привалившись головой к спинке и подложив для удобства под спину подушку. Дневальный стоял на тумбочке в 5 – 7 метрах. Если бы вошел проверяющий офицер, он бы громко крикнул: «Дежурный по роте – на выход», — и проверяющий даже не заметил бы, что я немного посидел на кровати, а не на жестком табурете. Привычка мгновенно просыпаться уже была вбита в меня полутора годами караульной службы, а спать на посту я себе не позволял никогда. Я – это сержант ВВС, в настоящий момент находящийся в наряде дежурным по роте.

Все было привычно, все организовано, изучено, доведено до автоматизма, поэтому я очень удивился, когда по кровати кто-то стал пинать сапогом. Еще хуже было то, что этим кем-то оказался начальник штаба батальона. И даже это было не самым худшим, как мне вгорячах показалось. Не было спящих бойцов в казарме, ни одного… Оказалось, что они все были подняты по тревоге. То есть дневальный орал во весь голос сначала «Дежурный по роте – на выход», а потом уже по приказу начальника штаба «Рота – подъем! Тревога! Выходи строиться!». Он все еще надеялся разбудить меня, но, видимо, не судьба. Я ничего этого не слышал, хотя дневальный, как я уже говорил, находился всего-то в 5 метрах от меня.

Поэтому я проспал в совершенно не подходящей для сна позе и появление проверяющего, и подъем роты по тревоге, и выход всей роты мимо меня на плац. А бегущая рота солдат в кирзовых сапогах – это очень громкое событие! Как моя голова ничего не услышала – до сих пор загадка даже для меня.

Говорить и объяснять было нечего. Стандартные отмазки типа «Я был в сортире», или «Подшивал свежий подворотничек в дальней комнате» явно не прокатывали. Это понимали и я и он. Ему было неприятно, и мне было неприятно. Но он должен был наказать меня, и я знал, что он должен это сделать. В армии по-другому нельзя.

«Десять суток гауптвахты», — сказал начальник штаба.
«Есть десять суток гауптвахты», — ответил я.
«Доложите утром о взыскании ротному командиру».
«Есть».

Вот и весь наш разговор. А потом я встречал ребят. На все расспросы молчал в ответ. Мне было совсем не весело…

«Губа» — это не хорошее место, и условия там как в обычной тюрьме. Нашу роту раза 2 за 2 года ставили в гарнизонный караул на «губу», и это было испытанием не только для солдат, но даже для офицера – нашего командира. Никто не хотел попасть в этот гарнизонный караул. Тем более я не хотел там оказаться в качестве арестованного.

Утром я доложил ротному о наказании. Он пристально посмотрел на меня, но даже ругать не стал. Видимо, на лице все было написано. Помолчал, вздохнул глубоко…

«Ладно, не попадайся ему на глаза недельки две. Будь побольше в карауле».
«Есть», — ответил я, но лицо мое просветлело, и ротному это было приятно. А уж как было приятно мне?!

Сон – коварная штука. Ты думаешь, что владеешь им, а на самом деле он владеет тобой. И порой выкидывает такие штуки, что расскажи кто другой – сам не поверишь!

Армия. Задержание нарушителя

Опубликовано

Всем, кто попал служить в роту охраны, рассказывают красивую историю о часовом, задержавшем однажды генерала, и награде от него: внеочередном отпуске. Как бы он, восхитившись добросовестностью и принципиальностью неподкупного часового, лично позаботился об отпуске для молодого бойца. Мне пришлось проверить эту историю на практике, но, видимо, не все так просто в жизни: должно совпасть определенное количество различных факторов, и погода среди них далеко не последний.

Была ночь… Хотя какая разница? У «курка» («часового» на солдатском языке) нет различия между днем и ночью… Всегда хочется спать, всегда хочется есть, и всегда хочется быть в тепле. Именно этого на протяжении двух лет (сейчас одного) катастрофически не хватает. Если же добавить страшный читинский мороз, пробирающий до костей сквозь зимнее белье, хэбэшку, полушубок, валенки, тулуп и двое варежек, одни меховые, то можно представить, что оптимизм и радость в иззябшемся теле восемнадцатилетнего парня находятся чаще всего не на должной высоте.

Но служба есть служба. Иду по своей протоптанной дорожке (не подумайте, что в снегу: в Чите снег весь выдувает ветром, так как город расположен на сопках), посматриваю на охраняемые мной вертолеты, наблюдаю за взлетом и посадкой самолетов. Сегодня ночные полеты немного задержались, было уже за полночь, и моя очередная двухчасовая смена лишь только начиналась.

Вдалеке, со стороны перрона (место стоянки самолетов), появились два огонька фар какого-то автомобиля. У нас, если в сторону поста направились два огня фар, часовой заранее настораживается, потому что либо огни исчезают сразу, так как автомобиль повернул, и так бывает в большинстве случаев, либо машина направляется к тебе на пост – и здесь всего лишь два варианта: начальник караула едет с проверкой, или это нарушитель. Первый вариант происходил ежедневно и еженощно, второй очень редко: кому же захочется вставать под пули? Но свою машину мы знали и по звуку мотора, и по свету фар, узнавая ее хоть за километр.

В этот раз оказался нарушитель, и направлялся он прямо к моему посту. Я не мог поверить своим глазам: большего нахальства я не видел за время своей службы. Отойдя немного вглубь поста по дороге, которая частично проходила здесь, как бы давая возможность автомобилю свернуть немного раньше, я остановился, наблюдая за маневрами светового пятна от фар, неуклонно приближающихся ко мне. Наконец неизбежно я оказался в свете фар, и мне пришлось поднять руку вверх, требуя остановиться. Я знал, как выгляжу со стороны: гора огромного тулупа, из-под него торчат два валенка, сверху шапка-ушанка, завязанная под подбородком и окруженная огромным стоячим воротником тулупа, делающая это чудо похожим на инопланетянина без головы, и все это было не очень смешно, так как была тихая ночь, автомат Калашникова был настоящим, и направлен он был на нарушителя, и больше вокруг никого не было. Тихо и темно… Автомобиль остановился. Это была вазовская то ли шестерка, то ли семерка.

— Стой, кто идет? — Стандартную формулу первой фразы мы громко произносили независимо от того, шел человек, или ехал. Так требует Устав караульной службы. Так выкрикнул ее и я. Со стороны водителя хлопнула дверь, и выскочивший солдат, впрочем, не пытаясь ко мне приблизиться, прокричал:
— Эй, солдат, я везу командира полка, пропусти!
Я задумался. На горизонте замаячил отпуск… У меня высшим моим начальником был командир батальона, а командира полка я не знал и считал его руководителем структуры, к которой наш батальон имел отношение, лишь как к соседу.
— Нельзя, — строго ответил я.
— Да ты что? – явно удивился он. Потом подумал и сказал:
— Ну тогда мы проедем другой дорогой.
— Нет!
— Что значит нет?
— Вы въехали на охраняемый пост, и я вас задерживаю до прибытия начальника караула.
— А когда он прибудет?
— Примерно через полтора часа.
— Командир не может ждать. Ты пойми, уже ночь, его жена ждет, ужин нагрела, а ты хочешь нас продержать полтора часа?
— А зачем вы поехали через посты? – задал я интересующий меня вопрос.
– Есть установленный маршрут движения по аэродрому в ночное время, причем по асфальту, а не по грунтовке. Зачем вы сюда заехали?
Я, конечно понимал, что здесь покороче будет, но не намного – совсем не намного…

Парень уже весь дрожал и притоптывал по мерзлому грунту. Одежда его не была рассчитана на долгое нахождение на морозе. Шинелка – она ведь дурацкая по сути своей одежда-то была: ветер ее продувал, на дожде она мокла, ткань довольно быстро сваливалась, становилась тонкой и совсем не сохраняла тепло. Поэтому солдат прервал дальнейший разговор и запрыгнул в машину. Следует напомнить, что сотовых телефонов тогда еще не было. Рации в машине тоже не оказалось. Мне самому не было особого резона долго держать задержанных, потому что лишь постоянно двигаясь, я хоть немного сохранял тепло в теле, а вот сейчас, простояв десять минут, я уже сильно замерз, и сам начал притоптывать и приплясывать, жалея уже, что не пропустил машину через пост. Лишь мысль об отпуске немного согревала меня.

И вдруг из автомобиля выскочил сам командир полка, и на меня обрушился мат такой силы, что мне, кажется, даже стало теплее. Он был в ярости. Оскорбления и угрозы сыпались непрерывным потоком минут пять, после чего он запрыгнул в машину. Я не сохранил в памяти тех слов, что тогда прозвучали. Из них я понял лишь одно: отпуска не будет!

Грязь неприятных слов текла по мне, черными капельками падая с пол тулупа. Казалось, что я весь в дерьме. Шок от оскорбления начал преобразовываться в ярость. Кровь закипела. Я еще не успел ничего обдумать, а мои ноги уже несли меня к дверке машины со стороны командира полка. И рука как-то самопроизвольно два раза дернулась, из-за чего ствол автомата так же два раза негромко стукнул по боковому стеклу. Там все правильно поняли: стекло поехало вниз.

— Чего тебе? – грубо прозвучало из салона.
— Всем выйти из машины, — негромко сказал я.
— Что??? – Удивление, прозвучавшее в голосе, было искренним.
— Всем выйти из машины, — повторил я еще раз, и голос мой стал еще тише. Моя ярость отличалась – она была очень тихая, но, пожалуй, более опасная. Неощутимо повеяло смертью…

Возникшая пауза подсказала мне, что пассажиры автомобиля переглядываются, видимо, решая, что им делать. Но ни слова не прозвучало. Они оба молча вышли из машины, каждый со своей стороны, а я немного отошел назад, на ставшее уже привычным, место. Командир полка оказался полковником, среднего роста, плотного телосложения, и, к сожалению, также в неприспособленной для долгого нахождения на морозе одежде. Дул пронизывающий ветер. При двадцатиградусном морозе это очень опасно. Мела поземка… она была видна в свете фар.

Командира подводила обувь. Уже через минуту оба стали приплясывать. Мне тоже приходилось переминаться с ноги на ногу, но я-то хоть был в валенках. Ничего глупее этой ситуации не придумаешь. Три мужика замерзают на жесточайшем морозе возле теплой работающей легковушки, и причиной тому неумение общаться без крика и мата.

И ведь сказать было нечего всем нам троим. Он меня оскорбил, причем за то, что я просто выполнял свои обязанности. Обычно солдат молчит и терпит. Я же неожиданно ни для кого, в том числе и для себя, на самом деле оскорбился, и в пределах своей власти наказал командира, уже осознавая, что, скорее всего, вместо отпуска отправлюсь на «губу», причем на тот же срок в десять дней. Но поправить уже ничего было нельзя: партия была, как говорят, сыграна. Мой характер уже проявился, а отступать я был не приучен. Полковник, к сожалению, тоже был русским, и тоже отступать не умел.

Тут стало ясно, что водитель страдает зря, и я сказал, чтобы он сел в машину. Ситуация еще более зашла в тупик. Всем присутствующим был понятен конфликт, а вот путей его решения не было: не станет же полковник извиняться перед солдатом? Командир на меня не смотрел, а лишь притоптывал все сильнее. Я тоже замерзал все сильнее, а до конца смены было еще ой как далеко. Я понимал, что заморожу мужика. Он тоже это понимал, но гордость не позволяла ему поискать решение проблемы. Мороз уже все сделал: вся ярость, весь запал выморозило к чёртовой бабушке у нас обоих.

Лишь солдатская смекалка водителя всех выручила. Он вылез из машины и предложил мне, оставив командира полка как бы в залог, самому съездить в караулку и привезти моего непосредственного начальника. На машине было ехать до караулки минуты 3 – не больше. Конечно, это было не по правилам и незаконно. Но я, подумав немного, согласился. И примерно через 7 минут приехал мой разводящий, вызволил из плена полковника, а я снова остался на посту один, замерзший и никому не нужный.

Ничего не было мне сказано ни разводящим, ни начальником караула – ни в тот день, ни в другой. Я так думаю, что с дураками они считали разговаривать бесполезным. Никто никогда не знал обстоятельств этой истории. У всех были причины помалкивать. Оказалось, что командир полка старше нашего командира батальона, и для меня он был старшим офицером из всех возможных, ну, кроме командира дивизии, или армии, конечно… Ну что ж, уверен, что командир полка с этого дня уверовал, что его самолеты охраняются надежно. В отпуск я так и не съездил… Правда, и на «губу» не попал… А съездили в отпуск писарь, художник роты и еще кто-то из не задействованных в несении постовой службы. Наверное, есть что-то мудрое в этой жизни… Понять бы только, что?

Медведь

Опубликовано

Наверное, все смотрели фильм «Особенности русской охоты» и помнят сцену с медведем, который забрел в баню и перепугал охотников. А я хочу рассказать, как эта история произошла на самом деле….

В один из дней велопохода по Алтаю, будучи в горах на высоте полутора тысяч метров, где располагаются альпийские луга, наша группа обнаружила сторожку то ли охотников, то ли пастухов, то ли добытчиков мумиё – а может, и всего сразу. Лугов тут было немного, скалы да тайга в основном. Но по сравнению с голыми скалами, где мы проходили, или густой тайгой, действительно, прямо от сторожки в другую сторону от обрыва располагался хороший большой луг. На него и выходила ничем не закрывающаяся дверь.

Сторожка была маленькой, без окон, с двухъярусными полатями вдоль двух стен – справа от двери и напротив входа. Слева была сложена небольшая печь и сам проход шириной метра полтора – вот и вся сторожка. Спать в ней могли одновременно не более 6 человек. Но, как ни удивительно, споров никаких не возникло и жребий бросать не пришлось. Желающих ночевать не в палатке, а под крышей нашлось как раз 6 человек. Один из них был я, Василий Иванович – наш руководитель и парней, которых уж и не помню – четверо. Остальные разбили палатки в отдалении на лугу, где место понравилось – поровнее, защищенное от ветра и в то же время немного продуваемое, раскинули спальные мешки. Мы – на полатях, они – в палатках, да после ужина и легли спать.

Проснулся я среди ночи из-за желания отлить по-маленькому, подумал еще, идти, или не идти, но здравый смысл подсказал, что лучше сходить, все равно ведь сон крепким не будет. Пошарил рукой, ища очки, но они не попались под руку – место было новое, и со сна никак не мог вспомнить, куда я их прикрепил – то ли за сучок какой на стене подвесил, то ли в рюкзак под головой засунул. В конце концов, для того, чтобы пописать, зрения особого не надо – решил я, и осторожно спустился с верхнего яруса полатей, где расположился. Левой рукой нащупал дверь, благо лежал я прямо у двери, да и головой к ней, открыл и вышел, закрыв осторожно за собой. Еще сделал пару шагов, чтобы журчанием не побеспокоить товарищей и начал писать…

Светила луна, над головой мерцали звезды, но я их плохо различал без очков, невдалеке темнели особой глубиной тайга и скалы. Абсолютный покой пронизывал мое журчащее существо. И вдруг что-то прямо передо мной шевельнулось… шагах этак в десяти… В практически девственной тайге следует быть готовым к встрече со зверем в любой момент. А зверь уже начал подниматься прямо передо мной, и лапы его тоже начали подниматься вверх. А было это движение явным признаком готовящегося нападения медведя на меня. Не помню уж насчет пиписки, и закончил ли то дело, из-за которого собственно и вышел, но уже в следующее мгновение я стоял по другую сторону двери, и орал что есть силы: «Медведь! Медведь! Медведь!» Вернее, я не совсем стоял – а упирался обеими ногами в пол, руками держал ручку двери, тянул ее на себя изо всех сил и молился, чтобы она не оторвалась. Никаких замков, как я уже говорил, в сторожке просто не было. Ребята тоже изо всех сил дергали ручку на себя, но как они успели к ней так быстро, я и сам не понял. Они ведь до этого спали сном здоровых молодых парней, сильно уставших от большой физической работы. Видимо, тяга к жизни оказалась важнее, да и голос мой был, по всей видимости, необыкновенно проникновенным и убедительным.

И тут еще, как назло, дверь начала рваться наружу. Тут уж завопили все… Поэтому голос, который раздался за дверью, человеческий голос, да еще хорошо знакомый, Василия Ивановича, стал шоком. «Да я это, я. Открывайте». «А медведь?» — Вопрос прозвучал от кого-то, кто еще не понял, в чем дело, а я уже лез на полати, все поняв, и не желая стать объектом шуточек, которые должны были начаться. «Да я посрать вышел», пояснил Василий Иванович. Ему еще медленно и недоверчиво открыли дверь, потом все выглядывали, пытаясь понять, не угрожает ли какая опасность. Прибежали парни из палаток, чтобы выяснить, что случилось. А я повернулся к стене и постарался быстро уснуть. В темноте за медведя я принял поднимающегося с корточек Василия Ивановича, когда он надевал штаны: отсюда и видение поднимающихся лап. Голову он пригнул вперед, потому и голова его в темноте выглядела большой медвежьей, а всему виной темнота и мое плохое зрение.

Много по этому поводу на следующий день не шутили. Видимо, достаточно было взглянуть на меня, как все отворачивались и делали вид, что заняты каким-то важным делом. И не потому, что меня боялись. Просто по-человечески понимали, что могли и сами оказаться в такой ситуации, и не хотели ранить мое самолюбие, за что я им всю жизнь благодарен. Именно на таких примерах проверяется настоящая дружба.

Кто-то, видимо, все-таки рассказал эту историю. Но в фильм она вошла несколько преображенной – уже с настоящим медведем. Да и правильно, намного веселее получилось, особенно когда генералу вместо медведя плеснули кипятком в лицо и ударили поленом по голове. Повезло нашему Василию Ивановичу, что никто не жахнул его по башке! Нечего с…ть под дверью!

Помыть машину керосином?

Опубликовано

На автомойке по-прошествии некоторого времени ко мне подходит молодой человек и говорит:

— Ваша машина не отмывается. Если хотите, мы ее керосином протрем. Недорого…
— Протрите себе что-нибудь керосином, — отвечаю я.
— Ну как хотите. У нас бесконтактная мойка, мы оттирать не будем.
— Значит, я платить не буду.

Молодой человек ушел, а через несколько минут к моему столику в кафе подошел их старший, уже и одетый хорошо, и представительный, и разговаривает очень неплохо. Он попытался уговорить меня на мойку керосином моего нового автомобиля. Я спокойно выслушал, а потом говорю:

— Хочу рассказать вам, как я мыл керосином автомат… настоящий, «Калашников». Служил я в Забайкалье, на военном аэродроме, в роте охраны, и у нас была привычка мыть автоматы и стирать «ХэБэшку» (так мы называем хлопчатобумажную гимнастерку, в отличие от «ПэШа» — полушерстяной) керосином. Это очень быстро и не требует никакого труда. Старое ведерко всегда где-нибудь на посту заныкано. Самолеты и вертолеты никуда не денутся, и все они заправляются высококачественным авиационным керосином. Главное, знать, где краник открывать. Но мы-то уж знали это очень хорошо. Наливаешь полведерка, замачиваешь туда гимнастерку и штаны, побалакаешь их немного, и все – они чистые! Вешаешь на что-нибудь и ждешь, пока высохнут. Сам, естественно, в белых кальсонах стараешься особо не отсвечивать, так как белый цвет издалека видно. Кто-нибудь из офицеров может заинтересоваться демаскировкой военного объекта. Высыхал керосин удивительно быстро. Правда, потом денек тело немного почесывалось, но приходилось терпеть.

Посиживаешь этак в закутке на свежем воздухе, посреди аэродрома, в кальсонах с боевым автоматом, и заодно уж чистишь тряпочкой с керосином и его родимого. Автомат приходилось чистить после каждого караула, то есть почти каждый день. Пыль, она отчищается плохо, а керосинчиком раз – и нет ее. Поэтому постирушки эти мы старались делать днем, в последнюю смену перед уходом в роту. Ну и, естественно, летом: зимой в кальсонах по улице не походишь. Вот только со временем обнаруживалось некоторое отличие нашей формы от формы других рот. Цвет ее менялся постепенно на все более светлый, так что к концу носки она становилась почти белой. Керосин съедал краску. Беда в том, что то же самое случилось и с автоматами. Все металлические части «АКМ» окрашены черным лаком, особо стойким к различным воздействиям, в том числе нагреванию при стрельбе. Никто ведь из разработчиков не думал, что некоторые части советской армии будут мыть автоматы керосином. А нужно было подумать, потому что автоматы пришлось списать, и перевооружить всю роту заново. Ох, ротный и орал! С тех пор сержанты стали отслеживать, чтобы «курки» автоматы керосином не мыли. Это стало правилом.

— А вы предлагаете дорогой автомобиль помыть керосином. Смотрите, не рассчитаетесь потом, – сказал я солидному представителю автомойки, и он, задумавшись, ушел. Больше мне на этой мойке помыть автомобиль керосином никто не предлагал. А Вам?

Армия. Обсос

Опубликовано

Первые, или вторые, сейчас уже не помню точно, сутки в карауле, принесли новый негативный опыт новобранцам, и в их числе мне. У этого явления армейской жизни и название свое имелось, что говорило о неприятной некоторой повторяемости его в нелегких солдатских буднях. Называлось это явление «ОБСОС».

В караул в нормальных условиях военнослужащие должны ходить через сутки. Наша рота охраны не была полностью укомплектована, да и всякие там художники, кочегары и каптерщики уменьшали количество боеспособных единиц. Поэтому в карауле иногда приходилось оставаться по несколько суток. Что б вы знали, «караулом» называется некоторое количество военнослужащих, в течение суток живущих в отдельном караульном помещении, называемом попросту «караулкой», и осуществляющих охрану военных объектов. В нашем случае это было тридцать курков (часовых), трое разводящих (сержантов) и один начальник караула – офицер, как правило, или прапорщик. Все курки делились по трем сменам. Смены назывались: пост, бодрствование и сон. Каждая смена проходила через три этих периода.

Первая смена выезжала на посты в 18 часов, вторая в 20 часов, третья – в 22, и далее по кругу. Возвращалась машина со сменой через 30 минут. После приезда у каждой смены были свои обязанности в период бодрствования. Нужно было по очереди стоять на посту теперь уже у калитки караульного помещения (тоже, кстати, на улице) по очереди по 20 минут, ездить за едой в солдатскую столовую, кормить личный состав караула, мыть посуду и котлы, мыть полы во всех помещениях, ждать следующую смену, и только после ее прибытия ложиться спать. Наступало время сна. Сон до подъема продолжался примерно 1 час 20 минут. И таких час-двадцать было у каждого курка за сутки ровно четыре раза. Если сказать, что мы не высыпались, то это очень мягко. Зато мы научились засыпать мгновенно, в любом положении и в любой мало-мальски подходящей ситуации. На постах, конечно, спать не разрешалось.

Кроме сна, у солдата есть еще одно огромное удовольствие – поесть. И каждый прием пищи – это для солдата святое. Этих приемов пищи всего три, то есть очень мало, и самой пищи тоже явно недостаточно, так как службу мы несли круглосуточно, да еще и на морозе. Я еще не знал, какие сюрпризы могут ожидать курка в зависимости от того, в какой смене он оказался. В этот раз я был в первой смене караула.

Ужин в армии начинается в 19 часов. Обязанностью второй смены было после заступления в караул и возвращения машины с последней сменой предыдущего караула сразу ехать в столовую за пищей, которую привозили в специальных бачках. Бачки эти были рассчитаны какими-то гениями социалистического планирования на 30 человек. То есть подразумевалось, что тридцать здоровых молодых мужиков, разделив кашу из бачка на 30 порций, должны были почувствовать себя сытыми. Здесь были некоторые неувязочки. Во-первых, нас было не 30 человек, а 33 плюс водитель и кочегар, то есть 35. А бачков таких в армии нет. Было бы нас человек 50, кашу и чай давали бы в двух бачках, а так как количество человек было тридцать с небольшим, то было принято давать порцион на 30 человек. Чтобы представить, сколько это было в натуре, нужно взять количество чая, который был в таком же бачке, и высчитать, сколько чая доставалось каждому человеку. Оказывается, если наливать всем ровно по одному стакану, то на всех немного не хватает. Поэтому наливали по нижний срез (кромочка такая на граненом стакане). Тогда хватало всем, и еще оставалось сверху полтора – два стакана. Следовательно, и каши было столько же, то есть стакан на рыло. Учитывая, что хлеба давали 6 буханок на всех, и буханки были намного меньше, чем привычные нам на гражданке, то простой расчет подсказывает, что кусок хлеба доставался каждому солдату в размере одной шестой маленькой буханки. С ним нужно было и кашу съесть и чай попить. А после ужина до завтрака было 12 часов, в которые мы несли службу так же, как и днем – одинаково.

Естественно, что при таком рационе легко было ошибиться, особенно в начале службы. Особенно, если старослужащие настаивали на порции побольше, а молодые не смели отказать. Именно это и произошло. Когда мы, сменившись с постов в 20-30, ринулись в столовую, предвкушая горячую, или хотя бы теплую пищу, то были удивлены отсутствием какой-либо пищи вообще и отсутствием представителей бодрствующей смены, которая должна была лечь спать только после прибытия в караулку нашей смены. Мы заметались, не понимая, в чем дело и что нам делать. И вот тут кто-то из старослужащих произнес это страшное слово: «ОБСОС». Вся суть этого нового опыта проникла внутрь нас и пронзила пониманием, что кушать мы не будем, что мы не защищены и уязвимы, и нужно теперь жить без пищи еще 12 часов. А без пищи мерзнешь на холоде гораздо сильнее – это вам скажет любой часовой. Мы были полностью деморализованы.

Вот в таком-то состоянии ко мне подошел один из разводящих, который приказал подготовить «Боевой листок». Я попытался увильнуть, ссылаясь, что не знаю, как это делается. На что сержант протянул оформленный предыдущим караулом боевой листок и сказал: «Напиши о событиях в карауле. Сделай, как здесь. Спать пойдешь только, когда закончишь». В армии не принято отказываться от поручений сержанта, если не хочешь получить в морду, как минимум, поэтому я взял боевой листок и внимательно его изучил. Это листок формата А5, на котором вверху типографским способом напечатано: «Боевой листок». Вся остальная часть пуста – пиши, как хочешь. И предыдущий подневольный корреспондент написал какую-то лабуду насчет того, что весь караул молодцы, несут службу хорошо, и так далее и тому подобное. Я халтурить в своей жизни не привык. Сочинения в школе я писал хорошо, горяченький материал у меня был, и потому никаких сомнений не возникло. Пришлось, правда, в отличие от предыдущего автора писать мелко, так как все, что хотелось высказать, не убиралось. Озаглавил я статью «Обсос». Принес показать сержанту, он даже не посмотрел, только сказал: «Повесь вон там». Я повесил и пошел спать. Заснуть в этот раз мне не удалось. Меня подняли и пригласили в главный зал – комнату приблизительно 18 кв. м. Она находилась между комнатой отдыха и комнатой начальника караула. Двери этих двух комнат выходили в наш главный зал и были расположены напротив друг друга, так что идти было близко, шага 3, не больше. Все сержанты и старослужащие, которые еще не спали, собрались вместе и смотрели на меня недоброжелательно. Начальник караула сидел в своей комнате, делая вид, что ничего не замечает, хоть дверь у него застекленная. На столе лежал мой боевой листок. Я почувствовал, что могу сегодня получить по носу, но злость за обсос еще никуда не делась из меня, и она пересиливала страх.

— Ты что же это написал? – хмуро глядя на меня сверху вниз, задал вопрос сержант, бывший значительно выше меня. За таким вопросом мог последовать удар по лицу, или даже несколько с разных сторон. Поэтому умничать я не стал. Наоборот, постарался быть попроще.
— Так вы же сами мне поручили? – недоуменно заметил я.
— Я тебе поручил написать боевой листок, а ты что сделал?
— Так я и написал боевой листок.
— Зачем ты написал про обсос?
— Так я же спрашивал вас, о чем писать. Вы мне сказали: «о событиях в карауле». А событий у нас еще пока только одно случилось – обсос. Вот еще что-нибудь случится, я тогда напишу что-нибудь другое.

Пауза, которая наступила после этих слов, дала мне понять, что бить меня, по всей видимости, сейчас не будут. «Старички» попереглядывались, но никто не решился взять на себя инициативу, и либо сказать мне что-нибудь, либо сделать, то есть дать по морде. Этот раунд остался за мной. К сожалению, так мне везло не всегда.

Но были и положительные моменты в этой истории. В следующий караул старички меня поставили во вторую смену и заставили встать на раздачу. Правда, сами тут же об этом и пожалели. Так как я не знал еще нормы, то клал всем только половину порции. Крик стоял в столовой страшный. Материли меня все, кто мог. Как не побили – не знаю… А я тупо никому не докладывал, ссылаясь на то, что боюсь оставить людей на постах без ужина. Старички уж сами давай учить меня, как правильно зачерпывать, как класть, размазывая поварешкой по тарелке кашу, чтобы казалось побольше, как наливать стакан доверху, а подавая его, немного наклонять над бачком, чтобы слилось именно столько, сколько нужно, чтобы солдат видел, что наливали ему стакан доверху, а уж пролилось немножко нечаянно, так чего тут возмущаться. В общем, прошло время, и я стал признанным раздающим пищу: со мной не спорили даже старослужащие. Да впоследствии старички уже и не безобразничали так безоглядно, памятуя, видимо, о том, что среди салаг есть и те, кто может постоять за себя.

Думал, что от оформления боевых листков отвязался навечно. Да не тут-то было. Все равно боевые листки чаще других заставляли писать меня. Вот только всегда сначала проверяли, что я там написал.

Порыбачили

Опубликовано

Собирались мы на рыбалку недолго. Как-то Вадим вгорячах обмолвился, что у него на реке рыбы полно, и мы тут же решили ехать в ближайший выходной. Мы – это доблестное 2-е отделение милиционеров метрополитена. Главный – это Валерка, афганец, командир отделения, старший сержант. Невысокого роста, но крепкий, с несколько крупноватым носом, не очень добрыми глазами и солидной походкой. Лешка – высокий и стремительный, худощавый, с острым носом и серыми глазами, постоянно следил, чтобы все вокруг все делали правильно, не особо заморачиваясь при этом насчет себя. Гошка – гигант под два метра ростом, больше ста килограммов весом и при этом ни единой жирины, был ужасом преступного мира. Он видел и задерживал преступников, когда они только шли на дело, а уж если шли с дела, то у них просто не было шансов пройти мимо него. Немного тормозя в разговоре, в деле он был стремителен и ловок. Сережа – несколько неуверенный в себе человек, добрый к товарищам, не искавший славы и почестей на службе, страдал от излишней привязанности к алкоголю. В метро было не принято приходить на службу нетрезвым, поэтому сознание его было постоянно раздвоено между желанием и возможностью. Вадим – недавно влившийся в наши ряды милиционер из области, хороший, мало пьющий человек, так и не ставший своим в отделении. Он был и внешне хорош собой: чуть выше среднего роста, крепкий, с умным и приветливым лицом. На роль лидера он никогда не претендовал, в отличие от тех же Лешки и Гошки. И, наконец, ваш покорный слуга, по ошибке или недомыслию оказавшийся после армии в милиции метрополитена. Самый молодой и худощавый, в очках, высокий, но все же меньше Гошки и Лешки, до этого практически непьющий, я единственный учился в юридическом институте на заочном, и уже поэтому нуждался в опеке своих старших приятелей, следивших, чтобы я не выделялся, а работал и пил после работы наравне со всеми. Поэтому Лешка, Гошка и Валерка стали моими наставниками. Остальные бойцы по различным причинам отказались ехать.

Два с половиной часа на убогой электричке, и мы были на севере нашей области. Надо сказать, что рыбацкое снаряжение у нас было в точности, как на всякой русской рыбалке того времени: много водки, мало хлеба, овощи и вареные яйца. У кого-то в кармане «штормовки» (такая крутая по тем временам куртка из брезента с карманами и капюшоном, специально для походов в лес, на рыбалку и охоту) потом оказалась леска с крючками для налаживания удочки (тогда было принято вырезать удилище на месте, из имеющегося материала), но она нам так и не пригодилась. Рыбу предполагалось ловить бреднем, который должен был привезти Вадим из дома, собственно, как и котелок для ухи, и хлеб. Бредень и котелок он привез, а вот с хлебом нас подвел. В этот день хлеб в магазине рано кончился, так как намечался праздник, а на следующий день магазин вообще не работал. Поэтому хлеба оказалось полбуханки на шесть мужиков на два дня. Маловато, как вы понимаете. Это был первый из нескольких жизненных уроков, научивших меня хлеб и водку не доверять никому.

Вадим нас встретил возле железнодорожной станции на «Шестерке» (не подумайте, что это был «Мерседес», или «БМВ»), мы загрузились в нее и поехали на место. Таковым оказался высокий лесистый берег небольшой речушки, на котором мы и расположились. На поляне было старое кострище, которое мы использовали по прямому его назначению, натаскав дров для костра. К реке был довольно высокий обрыв. Кромка пологого берега перед обрывистой его частью была небольшой, так как вода была высокой, и это породило заботу найти место для выхода из воды с бреднем. Определили всего одно место для выхода. Все остальные части берега, в том числе и весь противоположный берег, заросли ивняком и травой.

Разлили по полстакана водки и со словами: «Ну, за рыбалку», — дружно выпили. Начали готовить бредень. То есть пошли искать в лесу подходящие стволы, которые нужно было срубить и сделать их «по руке», подходящей длины. Мне поручили поставить палатку, Сереже натаскать дров, а Гошка вызвался готовить уху. По ходу работы выпили еще, потом еще…. Закусывали тем, что привезли с собой и сложили в общую кучу.

Наконец бредень был готов, и мы ринулись в воду. Первое открытие было неприятным: дно было илистым, по самые икры, и, следовательно, идти с бреднем можно было только медленно. Первый проход ничего не дал, второй тоже. Появились вопросы к Вадиму… в основном на родном языке русских людей – мате. Он, как мог, оправдывался высокой водой (май месяц, половодье еще не спало). На наше предложение поискать другое место для рыбалки решительно ответил, что остальные места вообще не проходимые. Стало понятно, что нужно совершенствовать методы рыбалки именно здесь. Сели возле костра, чтобы обдумать план действий. Естественно, выпили. Решили, что двое будут идти с бреднем, а двое чуть впереди по берегу топать ногами, чтобы выгнать рыбу из-под берега. Гошка, как самый высокий и сильный, встал на дальний конец, Лешка на ближний, а мы с Сережей записались в «топтуны». Вадим с Валеркой шли за нами всеми по берегу на случай помощи.

И вот одни тащат бредень, мы с Сережей топаем, идем по берегу, и, наконец, все вместе решаем выводить бредень. Гошка напрягается, почти бегом заводя окружность бредня к берегу, Лешка выравнивается с ним, они сводят концы вместе, дружно выбегают на берег, и вдруг видят, что у них на пути стоит Сережа и с любопытством смотрит на них. А бредень нужно срочно вытащить на берег полностью, иначе, если мотня останется в воде, рыба может уйти. И они, задыхаясь, орут что есть мочи: «Уйди на …!» Мы все тоже одновременно орем те же самые слова, так как они самые короткие, а ситуация очень спешная создалась. Сережа пугается и вместо того, чтобы отбежать в сторону, бежит от надвигающихся на него стеной Гошки с Лешкой прямо на берег. А берег в этом месте как на грех, обрывистый, да еще и мокрый, и он, взобравшись до половины с помощью всех четырех быстро работающих конечностей, срывается, и как по горке, точнехонько влетает в мотню. «Вот и первая рыба», — подумалось, видимо, одновременно всем нам, так как смех взорвал все наши внутренности, и мы упали кто где стоял. Сережа беспомощно барахтался в мотне, рискуя утонуть, а мы не могли встать с земли, чтобы помочь ему, потому что ноги ослабли от смеха. Гошка первый нашел в себе силы доползти хотя бы на карачках к Сереже, чтобы тот не утонул. Лешка полез проверять мотню прямо в воде, потому что Сережу нужно было из этой самой мотни доставать общими усилиями, а рыба не станет ждать.

На удивление, мы поймали трех рыбешек, хоть и не больших, но надежда на уху появилась. Поэтому вернулись к костру, отдали рыбех Гошке и приказали ему готовить уху, которую он до этого сам и вызвался варить. Естественно, у костерка выпили, и тащить бредень назначили Сережу, как провинившегося, и Вадима, как обманувшего с рыбой. Этот заход закончился довольно быстро. Сережа почему-то решил идти с бреднем в ботинках. Естественно, что через несколько шагов один из ботинков увяз в иле и потерялся. Наши крики с требованием двигаться он проигнорировал и как-то растерянно сказал:
– Мужики, я ботинок потерял.
На это совершенно естественно получил встречный вопрос:
– А на кой … ты его надевал?
– Я не хотел по илу идти голыми ногами, я пиявок боюсь.
– Да и хрен с ним, с этим ботинком…
– Нет, это хорошие чехословацкие ботинки, и за них меня жена месяц заставит спать в прихожей на коврике. Прошу вас, помогите найти, он где-то рядом.
Вот так мы узнали о проблемах Сережи в личной жизни. Посмеялись, порекомендовали, что делать с этой стервой, но мужская солидарность есть мужская солидарность: полезли в воду все.

Сереже не везло. Явно день был не его. Ботинок мы так и не нашли. Более того, и второй он умудрился потерять. Но так как в этот раз он догадался с места не сходить, то второй ботинок мы ему вернули, а вот первый так и не нашли. Вся вода в результате наших поисков ботинка своими собственными ногами была взбаламучена до такой степени, что ловить рыбу не было никакого смысла. Решили подождать… Кто-то попробовал ловить на удочку, кто-то погулял по лесу. В трудах и беседах незаметно стемнело, и мы собрались у костра, чтобы еще немного выпить, а заодно поесть ухи, которую Гошка сварил, хоть и из трех рыбешек.

Мы сильно проголодались, так как много было физической работы и переживаний, а продуктов было мало, а водки мы выпили много. Поэтому сразу несколько ложек одновременно опустились в котелок, а потом переместились в голодные рты. Рев, который прозвучал на ближайшие три километра леса, мог быть исторгнут лишь лосем, вызывающим на поединок своего врага в битве за самку. Или же несколькими измученными голодными мужиками, которые, сидя перед пищей, вдыхая ее запах, внезапно поняли, что они лишены возможности вкушать эту пищу. Да что там, они лишены возможности вкушать вообще что-либо, так как все продукты уже ушли на закуску, хлеб быстро кончился, и взять его было негде, а в суп ушли все оставшиеся продукты, включая крупу, и какой-то кретин всыпал в уху катастрофическое количество перца. И мы даже догадывались, кто этот кретин. Все мы были готовы в этот момент убивать, но Гошки рядом с нами не оказалось. Вот только что он был здесь, и вот его уже нет.
– Иди сюда, сволочь! — орал Валерка.
– Я убью тебя!», — вторил Лешка.
Сережа молча плакал… Слишком многое обрушилось на него всего за один день.

Лишь минут через пятнадцать, когда гнев друзей уже не угрожал здоровью Гошкиному, а лишь его ушам и самолюбию, он вернулся из темного леса к костру. – Сколько же ты насыпал перца, придурок? — спросил Валерка.
– Да сколько было в мешочке, столько и высыпал. Я очень люблю острую пищу, — спокойно ответил Гошка.
– Боже мой, как же плохо мы тебя знали, — с грустью посетовал Валерка. – Ты ведь полный дурак.
– Но-но, ты поосторожнее со словами-то, — пока еще осторожно пригрозил Гошка. – Ну что ж, жри теперь, ты ведь любишь острую пищу, — сказал Валерка.
Гошка осторожно запустил ложку в котелок, зачерпнул, взял в рот. Проглотил. Подумал. Положил ложку.
– Ну, что не ешь? – каким-то уж очень тихим голосом поинтересовался Лешка.
– Похоже, немного переперчил, — ответил Гошка, — водички бы…
– Немного? Да у меня до сих пор огонь идет изо рта! Скажи, что нам делать. Ты всю крупу высыпал в уху?
– Всю.
– Все, больше не могу. Пойду спать, — сказал Лешка и направился в палатку.
Лешка вообще-то не любил дураков, а Гошку он уважал. Возникшее раздвоение в чувствах его утомило. Гошку в палатку никто не пригласил, но ему было хорошо и у костра.

Благодаря сильному опьянению, мы смогли часа три поспать. Потом наши бесчувственные тела стали ощущать укусы комаров, и мы собрались у почти погасшего костра. Пришлось его снова развести, и мы попытались говорить о самых разных вещах, но память ничего из этих разговоров не сохранила, а что сохранила, то нельзя рассказывать – это святое. Когда рассвело, желающих лезть в холодную воду больше не нашлось, и мы по обоюдному согласию стали собирать вещи, чтобы уехать на первой же электричке. Есть было нечего. Хуже того, и закусывать было нечем, кроме лука. А лук без хлеба, как вы знаете, не слишком роскошная еда. Водка осталась, и это было не характерно для русской рыбалки. Мы допили ее на местной маленькой станции, нехотя, безо всякого желания. Сережа сидел на большой чугунной скамье в одном ботинке и грустно разбивал вареное яичко о стоящую рядом такую же огромную чугунную оплеванную урну для мусора… Мы над ним смеялись… Рыбы не было…

P.S. Через несколько лет Сережу уволили с работы за пьянку, жена его выгнала из дома, и он стал бомжем. Лешка рассказывал, как однажды к нему подошел бомж и робко спросил: «Вы случайно не Алексей?». «Да, это я». «А я Сережа, вы помните, мы вместе работали? Не выручите меня небольшой суммой денег?» Лешка денег дал, и долго смотрел на согнутую спину удаляющегося сломанного жизнью человека. Можно ли передать то, что происходило в этот момент в его душе? Вряд ли… Валерка повесился, поссорившись с женой, тоже по пьянке. Осталось двое малых детей. Гошка перешел на работу в спецназ. Жена от него ушла. Он четыре раза был на войне в Чечне. Когда мы виделись в последний раз, Гошка снова собирался на войну. У него уже было два ранения, одно тяжелое. За первое ему дали медаль, за второе – боевой орден. «Зачем тебе это?», — спросил я его. – «Уже не могу иначе», — честно ответил он. Лешка ушел на пенсию, воспитывает внуков. Вадим закончил среднюю школу милиции, получил офицерское звание и уехал работать в район. Я уволился из милиции, был юристом, потом стал философом. Пишу… Думаю, водку лучше не пить… Никогда и нисколько! А вы как думаете?


Авторские права защищает Международный юридический центр «Номос»

Нижний Новгород,
ул. Маршала Казакова, 3
+7 (831) 312-32-45


Подписывайтесь в соцсетях: