Об этом не принято писать, но это было. Первые полгода в армии я голодал. Конечно, не один я, а большинство, особенно молодых, у кого еще желудок от солдатских харчей не ссохся. Мы решили довести свое отчаянное положение до высшего руководства, и результат оказался неожиданно положительным: нам, то есть нашей роте, стали давать больше хлеба. Вы не думайте, что это мелочь – это была серьезная помощь со стороны лично начальника штаба, и потому вся наша рота стала уважать его очень сильно. Особенно потому, как он это сделал – быстро, качественно и без проволочек.

Встретили мы его (нас было трое солдат) на крылечке штаба, одноэтажного деревянного здания, вытянутого в длину таким образом, что половину занимал штаб со входом с правого торца, а вторую половину наша рота охраны со входом с левого.

— Здорово, бойцы! – сказал он.
— Здравия желаем, товарищ майор! – дружно ответили мы, не спеша расступиться перед ним.
— Кого-то ждете? – правильно понял он.
— Вас, товарищ майор!
— Да, а что случилось?

В армии не принято тянуть время, приглашать в кабинет, и вообще тратить время на ерунду. Поэтому конкретный вопрос требовал конкретного ответа, и кому-то нужно было сказать то, что мы все, в общем-то, собирались сказать.

— Вы извините товарищ майор, но мы голодаем, — сказал я.
— Как это? – искренне удивился начальник штаба.
— Вы знаете, что службу мы несем круглосуточно, спим по 4 – 5 часов за сутки, людей не хватает, поэтому в карауле зачастую по двое-трое суток без пересмены. Нам положено дополнительное питание ночью, так как для нас что ночь, что день – одно и то же, а разрыв между ужином и завтраком – 12 часов.

— Ну, я знаю, но вам же выделяет летная столовая доппитание? (это он имел в виду, что ночью нам действительно давали, если что-то оставалось от ужина в офицерской столовой)
— Там нам практически никогда ничего не оставляют, — ответил я, — а иногда предлагают так мало, что хватит в лучшем случае рыл на пять, а нас 35 – и тогда мы просто не берем, чтобы не вызывать ссор. Мы совсем оголодали, из-за этого сильно мерзнем на постах. Нам требуется ваша помощь.

Командира на наших глазах прошиб пот, но он потому и был командир, что умел владеть как собой, так и ситуацией.
— Что вы предлагаете? – конкретно спросил он.
— Нам нужно хотя бы больше хлеба.
— Вы берете хлеб в солдатской столовой?
— Да.
— Сколько дают?
— Шесть буханок.
— Просили больше?
— Всегда просим.
— Не дает?
— Говорит, не положено.
— Ну-ка, пойдемте.

Мы едва успевали за ним вприпрыжку, хоть ростом он был ниже меня. Ворвался он в хлеборезку как ураган. Хлеборез, как это часто бывало, был нерусским, но из наиболее благородных – армян.
— Ты почему охране хлеба не даешь? – резко спросил он хлебореза. Тот не потерялся, не испугался, хоть уши и насторожил. Хлебное место у него было, причем в буквальном смысле, и терять его он не хотел.
— Даю, как положено, — ответил он.
— Будешь давать столько, сколько они смогут унести! – приказ прозвучал однозначный, но хлеборез попытался все же что-то уточнить, и потому крик начальника штаба прозвучал как взрыв накопившегося негатива за последние 15 минут его жизни:
— Если они на тебя пожалуются, то это будет твой последний день в хлеборезке… Ты меня понял? – Глаза его оказались в опасной близости от глаз хлебореза. Он стал как будто выше, а солдат как будто несколько уменьшился. Ответ был очевиден:
— Есть, товарищ майор!
Огромное чувство облегчения пронизало все наше существо.

Командир повернулся к нам и сказал:
— Теперь берите хлеба столько, сколько нужно. А если что не так – только скажите мне. Все понятно?
— Все понятно, товарищ майор! Большое спасибо.
— Ну что, вопрос исчерпан? – он явно рассчитывал на положительный ответ. Это было видно по его лицу и позе. И мне очень хотелось его успокоить, но я был не один, а ждали результата нашего похода еще 100 человек. И потому я, повесив голову и тяжко вздохнув, произнес:
— Нам бы еще чаю горячего… Брови его поднялись, и я постарался быстро предложить готовое решение:
— Летная столовая могла бы нам его давать, либо просто пусть заварки дадут – тэн у нас есть, и сахару хоть по куску на человека. Бог с ним – с дополнительным питанием. Хлеб с горячим чаем нас бы очень выручили…
Я, стараясь выглядеть как можно скромнее, все же глаз не отводил.

— Хорошо, я дам приказ начальнику столовой. Всё? – И, увидев наши посветлевшие лица, и сам просветлел. – Давно бы сказали… — Это было сказано уже добродушно, по-отечески, и мы поняли, что стали его друзьями.

— Мы все трое лихо и с чувством козырнули, а он пошел, гордо неся свои заслуженные погоны.

С тех пор хлебом мы забивали наш хлебный чемодан под завязку, и традиция эта, надеюсь, осталась навсегда в этой части. О голоде мы забыли… хотя бы о самом обычном – голоде как голоде.

Почему мы вообще пошли к старшему офицеру с таким вопросом? Просто от голода уже в глазах темнело, и я однажды не выдержал и в столовой быстро схватил, когда мы уже выходили с завтрака, оставшийся недоеденным кусок хлеба прямо из чужой тарелки, весь в каше, и быстро его съел, надеясь, что никто не заметит. Но, естественно, один человек заметил, и это был земляк.
— Ты что, Сань, уже объедками стал питаться?
— С чего ты взял? Ничего такого не было.
— Да я же видел.
— Не знаю, о чем ты…
Я так и не признался, а сам про себя понял, что нахожусь на грани отчаяния. Питания мне катастрофически не хватало. Конечно, хорошо земляку моему – у него рост метр шестьдесят. Мой же рост 180, и еды мне требовалось больше. Шесть месяцев недоедания, шесть месяцев голода – это очень много. И все это на фоне огромной физической нагрузки: по 10 часов непрерывной ходьбы на одуряющем сибирском морозе, бесконечная разгрузка вагонов с углем и цементом, причем почему-то всегда ночная, ограниченный и разорванный сон.

Все это время я наблюдал за собой как бы со стороны. Мое мышление менялось. Я в жизни не брал ничего чужого, а здесь я начал строить планы незаконного проникновения на продуктовые склады, которые сам и охранял. Самолеты ночами я уже осматривал с определенной целью: найти способ пробраться внутрь и поискать еду. Дважды, или трижды мы бегали в самоволку на хлебозавод, где просили хлеба, пока нас не попросили больше не приходить. Я на глазах начал превращаться в преступника. Никто этого не видел, но я-то знал, и ничем хорошим это бы не закончилось все равно. Голод – это страшная вещь! Вы знаете, как болит варикоз? Это когда ни на минуту боль в ногах не исчезает – даже во сне. Никакие лекарства не действуют. Ты уже даже спать не можешь, как нормальный человек. Люди от отчаяния готовы на любую операцию. Так вот, голод – это то же самое. Он точит тебя днем и ночью, наяву и во сне. Изменяется психика. Ты постепенно становишься готов на все ради простого куска хлеба. Стыд, совесть отступают на задний план. Нет ничего страшнее голода – вот что я понял в армии. Не должны солдаты голодать! Да и вообще никто никогда голодать не должен!